Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

прочел в газете о внушительной новой штаб-квартире Pfizer, которую тогда достраивали на Сорок Второй улице. «Надеюсь, вы сможете расспросить[483] их насчет старой мебели», – писал он, униженно поясняя, что Артуру, возможно, удастся договориться о передаче университету подержанных столов и стульев.

Со временем Артур занял несгибаемую позицию в отношении использования своего родового имени. По откровенной оценке его личного поверенного, Майкла Сонненрайха, «если ты ставишь на чем-то свое имя[484], это уже не благотворительность, это филантропия. Ты что-то за это получаешь. Если ты хочешь, чтобы на этом значилось твое имя, то это коммерческая сделка». Артур предложил Колумбийскому университету разместить вывеску для библиотеки Лоу[485], посвящавшую Саклеровские коллекции «памяти» его отца, Исаака Саклера. Он указывал в письме к администрации университета, что «все фотографии Саклеровских предметов[486] должны снабжаться пояснениями, указывающими на принадлежность либо к Саклеровской коллекции, либо к Саклеровской галерее, либо к Саклеровскому институту». Люди, которые работали в университете, между собой судачили об Артуре, называя его человеком трудным[487] и эксцентричным. «Доктор Саклер – крайне необычная личность», – отмечал один чиновник в служебной записке, добавляя, что позиция университета проста: пока продолжают поступать деньги, нечего об этом беспокоиться.

Но у Артура был готов план для Колумбийского университета, который он в одном из писем к ее президенту назвал «мечтой»: он хотел создать Саклеровский музей[488]. С одной стороны, для университета это было соблазнительное предложение: целый новый корпус, посвященный истории искусств и исследованиям Дальнего Востока, оплаченный богатым благотворителем и укомплектованный собственной художественной коллекцией мирового уровня. Но Рэймонд и Мортимер Саклеры завели с университетом отдельный диалог о финансировании строительства научного центра, который будет носить их родовую фамилию, чем ввергли президента университета в растерянность. Артур всегда называл младших братьев «маленькими братишками», даже когда все они уже давно были взрослыми. Он так часто выступал от их лица (указывал им, что делать в профессиональном плане, кому следует жертвовать деньги), что легко было счесть это семейство единым монолитом: насколько было известно окружающим, все Саклеры советовались с одним бухгалтером и пользовались одним общим банковским счетом. Однако этот эпизод был показателем – пусть и малозаметным – наличия разногласий.

Артур о них позаботился. «У меня нет сомнений[489] в том, что заинтересованность моих братьев в финансировании Института биологических наук должна создавать некоторый интеллектуальный конфликт, – писал он президенту Колумбии. – Однако историческая перспектива указывает, что уникальная возможность, в настоящее время существующая в области искусства, вероятно, больше уже никогда не повторится, и этот аспект отличается от ситуации с науками». На этом вопрос был решен. Больше никаких разговоров о здании для изучения биологических наук, финансируемом Рэймондом и Мортимером, не шло.

* * *

У голландского дома на Лонг-Айленде был на прилегающем участке красивый пруд, и Артур засадил его берега бамбуком, надеясь создать на собственном заднем дворе эффект китайского ландшафта. Но бамбук – одно из самых инвазивных растений, и, однажды дав ему разрастись, контролировать его распространение трудно. Побеги продолжали разрастаться и вверх, и вширь, пока не возникла угроза поглощения всего участка. «Им приходилось постоянно вырубать его, – вспоминал друг семьи, который часто бывал у Саклеров в гостях. – Бамбук одерживал победу».

Внутри дома громоздились коробки и ящики. Теперь Артур скупал китайское искусство с такой скоростью, что новые приобретения прибывали быстрее, чем семья успевала их распаковывать. На втором этаже, на первом, на чердаке: коробки громоздились повсюду. Но Артур, не сбиваясь с темпа, организовал доставку вновь поступавших предметов в разные частные хранилища. Не прошло много времени, как уже сам объем принадлежавших старшему Саклеру художественных материалов достиг того порога, за которым уже было не в человеческих силах по-настоящему понять или охватить его; он превратился в особый мир товарных накладных[490], описей, бесконечных пачек документов, испещренных бисерными строчками пометок, дат, цен, номеров лотов, каталожных описаний. Но Артур не останавливался. Он коллекционировал неустанно[491], ненасытно. Вскоре начали копиться и кипы счетов, поскольку тратил он невероятные суммы. Казалось, с какой скоростью на его счета поступали «транквилизаторные» деньги, с такой же и утекали с них, создавая у Артура ощущение, что ему нужно еще усерднее работать, чтобы угнаться за собственным коллекционированием[492]. Даже его друг Пол Сингер, такой же страстный коллекционер, пусть и не обладавший такими же ресурсами для удовлетворения своей страсти, отмечал, что «искра»[493], которую он увидел в глазах Артура, когда он держал в руках свою первую нефритовую статуэтку, теперь разрослась в «большой пожар».

«Каждое новое приобретение затмевало предыдущее»[494], – вспоминала Мариэтта. Стоило заключить очередную сделку – и все очарование, которое, казалось, имел для ее мужа вожделенный предмет, перекрывала жажда следующего завоевания. Ей казалось, что в его маниакальном коллекционировании проявляется страх перед старением, разочарованием, смертью. «В этой сфере он мог быть повелителем, обладать властью, которую не мог получить в медицине, бизнесе или личной жизни, – писала она. – В предметах Артур обретал безопасность и утешение; они не могли причинить ему боль, не могли ничего от него требовать».

Глава 6

Спрут

Стоило доктору Генри Уэлчу выйти на сцену, как все присутствующие разом затихли. Сотни врачей, химиков, директоров фармацевтических компаний и деятелей рекламы съехались в Вашингтон на Четвертый ежегодный симпозиум по антибиотикам[495]. Они собрались в «Уилларде», роскошном отеле всего в паре кварталов от Белого дома, на серию презентаций, касавшихся новейших открытий в сфере антибиотиков, которые должны были провести приглашенные ораторы со всех концов США и из разных уголков мира. Этим осенним утром 1956 года начинался первый день конференции[496], и Уэлч, который был одним из устроителей мероприятия, обратился к участникам с теплым приветствием.

Это была не одна из тех официальных утренних речей «ни о чем», которые гости, больше озабоченные тем, как бы разместиться в номерах и найти, где выпить чашку кофе, слушают вполуха. Уэлч был важной фигурой в фармацевтических кругах[497]: руководитель отдела антибиотиков в FDA, человек, в чьей власти было вознести или «закопать» любой рецептурный препарат. Люди в зале хотели послушать, что он скажет. Он не был «настоящим» доктором от медицины, зато у него была докторская степень по медицинской бактериологии, и он считался авторитетом в этой области. Мордастый, с квадратным лицом, в очках в роговой оправе, с мясистым телосложением бывшего спортсмена, Уэлч был, кроме того, в фармацевтической индустрии кем-то вроде героя войны[498]: во время Второй мировой он разработал