Российский колокол № 7-8 2020 - Коллектив авторов

бесовских гряд

Всё выше тянут ламы в ряд,

Сверх-Юг спирально познавая.

Кордильеры, б августа 2010 г.

Гераклит и Митра

Осеннее дыхание планеты…

Прислушайся, полсвета бредит вслух:

Пеаном пьяным Швеция согрета,

Так λήναις просят древних медовух.

Грядущее несбыточно. И сочен

Комет залётных рокот роковой –

Мой стихотворный ритм… А вот и я, порочный,

Богов погибших ангел-вестовой!

Моих священных дум гранёные алмазы,

Моих намазов колдовской экстаз:

Тевтонский отзвук сверхлюдских наказов

В поэмах русских мною спет был враз.

И вновь я посетил сей пуп Земли,

Завязанный гипербореем Митрой,

И клич бросаю бражникам ночным: «Внемли,

Νυκτιπόλοις, се Дух Святой in vitro!»

Великие курганы Уппсалы, 15 октября 2020 г.

Литературоведение

Мария Бушуева

Мария Бушуева (Китаева) – прозаик, критик, автор повестей и романов «Отчий сад», «Лев, глотающий солнце», «Рудник», «Повстанец», «И. Полетаев, служивший швейцаром», «Юлия и Щетинкин», «Демон и Димон» («Проекции») и др., а также множества публикаций в изданиях: «Москва», «Нева», «Зинзивер», «Дружба народов», «Знамя», «Сибирские огни», «Наш современник», «День и ночь», «Гостиная», «Литературная Америка», «Литературная газета», «НГ-Exlibris», «Сетевая словесность», «45-я параллель», «Лиtеrraтура», «Алеф» (Израиль), «Новый континент» (США) и т. д.

Несколько рассказов были включены в сборник избранной прозы (2007). Как Мария Китаева выпустила роман «Дама и ПДД» (2006), публиковалась в сетевых журналах.

Автор монографии «„Женитьба“ Н. Гоголя и абсурд» (1998).

Повесть «Рудник» вошла в лонг-лист Международной премии им. Фазиля Искандера (2017).

Лауреат журнала «Зинзивер» за повесть «Морист, Сидоркин и др.» (2017), лауреат журнала «Гостиная» (США; критика).

Первый рассказ написала в двенадцать лет.

Журнальный Игорь Шкляревский. О прозе поэта

Простор и ветер, дюны и свобода…

Вокруг имени поэта Игоря Шкляревского клубились легенды. Кто-то говорил об известной поэтессе, любившей его и покончившей с собой, разочаровавшись в том образе, который она сама и создала; кто-то называл его королём бильярда ЦДЛ; ходили слухи, что Шкляревский спекулировал детдомовской темой: пробыв в детдоме всего один год, сделал на ней «судьбу поэта»… У каждой такой легенды, наверное, есть реальная основа. Касаться непроверенной версии смерти поэтессы не стану, а вот мнения про бильярд и детдом отражают, на мой взгляд, нечто очень важное – именно в поэтическом характере: первое – страсть к игре и риску, азартность; второе – тягу к тоске, одиночеству и свободе. Помните: «Мокрый флаг над старым детским домом / полюбил однажды я…»? Возможно, и родился поэт, чем-то похожий на Тома Сойера, в тот детдомовский год, от которого остались в памяти чувство одинокой свободы без родительской опеки, «мокрый флаг» и «голая стена»:

Я любил эту голую стену.

Тополя шелестели в окне,

И прохладный серебряный невод

трепетал на вечерней стене.

Шкляревский, к сожалению, сильно правил свои старые стихи, выкорчёвывая искренние чувства, вскрики и всхлипы, пытаясь уйти от есенинской открытой эмоции к тютчевской метафизике. Но Тютчева сложно представить ребёнком, он персонифицированный дуалистический дух – роковой земной страсти и безличного надмирного пространства. А герой Шкляревского в любом возрасте тот же, что был в детстве. Даже книги любимые те же: «Три мушкетёра», «Собака Баскервилей», «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо»…

«Ты проснулся один в темноте / И как в детстве от тихого счастья / Захотелось заплакать тебе, / Так тревожно дохнуло ненастье…» – в этих давних завораживающих строчках живое чувство, они, без сомнения, останутся в русской поэзии.

Шкляревский и сейчас – из детства, из юности. Озноб тревоги и честолюбивые мечты, тоска дождливых расстояний и авантюрный молниеносный азарт, чтение Дюма в ненастную погоду и блеск рыбной чешуи славы… Всё это – юношеское в стихах и прозе. И ещё Шкляревскому всегда удавалось выразить поэтические состояния души, источник которых очень простое ощущение, удивительным образом перерастающее в полифонию эмоций.

И, конечно, основной контекст его жизни, в который он вписан, – природа. Её изменения не просто иллюстрируют состояния души, но душа, точно прибор, улавливает эти изменения и тут же преображает их в свои:

Дышали на него из темноты

все травы, корни, смолы и цветы.

Хотелось плакать и бежать спасать…

И сразу всех обнять, и всё отдать!

Обида, счастье – налетали вдруг.

И он не знал, что это тёмный ветер

расшевелил уже подсохший клевер,

уже гроза надвинулась на луг…

Можно было бы употребить слово «метеочувствительность», если бы оно способно было выразить всю полноту такого слияния: метеочувствительность поэта – некая особая поэтическая эмпатия, точно поэт перенимает эмоции самой природы, а не другого человека.

Проза Шкляревского тоже поэзия. Она – о подлинной жизни лирического героя (использую из деликатности привычный термин) в «промежутках и паузах» жизни. Собственно говоря, обе повести – сплав поэзии (даже ритмически выделенной) и рыбацкой очеркистики.

Первая – «Золотая блесна. Книга радостей и утешений» («Знамя», № 1/2016) – была удостоена премии журнала. О «Золотой блесне» я писала в обзоре журнальной прозы 2016 года, опубликованном в «Москве» (№ 6/2016).

Приведу отрывок статьи:

«Это проза. Но – кроме рыболовных инструкций – стихи в прозе. Вообще, И. Шкляревский – поэт зеркальных повторов, вечных рефренов ощущений, вечных возвратов: он вроде бы нанизывает новые впечатления одно на другое, но, оказывается, это скользят отражения воспоминаний. Человек, глядящий, как в воду, «в промежутки и паузы жизни», живущий в обратную сторону и одновременно – за счёт тонко уловленных и точно выраженных ощущений, наделённых им же образной протяжённостью, – как-то, словно стрекоза над водой, зависающий над чем-то вневременным, бесконечным…

Настраивая себя как инструмент именно на улавливание сигналов вневременного, которые наплывают образами, запахами, ощущениями, И. Шкляревский всё равно будущему предпочитает прошлое, эти видения прошлого – остановленные мгновения счастья, или сладкой печали, или горького разочарования, – просто возникают, как миражи, на полотне воздуха:

«Сегодня в воздухе висел наш могилёвский стол с газетами отца, его очки, обмотанные ниткой.

Идёшь к порогу, и возникают прямо на тропе видения, такие неожиданные, что поневоле вскрикиваешь.

Довольно пасмурной погоды, чтобы они вдруг появились без причины.

Такая близкая невозвратимостъ».

И «воспоминания, написанные в настоящем времени», уводят ещё дальше – в период до рождения, который окажется тем прологом к жизни, который повторив, можно начать читать