У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г. - Альманах Российский колокол

разведёт, а вослед ещё и покадит. А как не достанет угля для кадила, велит в слободе баню подпалить, не то – овин. Покадивши, под каждой дверью ведро пивной браги своей рукой поставит…

Слышав такой ответ, стали потешаться бражники, стали ржать, точно жеребя.

А всем известно, что отец архимандрит – муж добрый и праведный, сыт сухой коркой и с грехом никаким не знается, а укрепляет тело и душу постом и молитвой, как в Писании предписано. Это я, образина лихая, свинья непотребная, худородная, оговорил праведника святаго.

Начохавшись, пустились в беззаконные пляски, кто бия шапкой об пол, а кто бёрца свои вскидывая превыше голов. А после пошёл я к одной вдовице знакомой и с ней уже бражничал. Но в ночь у неё не остался и поворотил к монастырю. Насилу дошёл, который же был тот час, не знаю, но когда подходил к воротам, ударил колокол. И тут я, по непотребству моему и скудоумию, озлился на колокол, что шибко бил. И встав, задравши голову, смотрел на него и думал: “Что, если отвязать колокол да запродать костромским купцам? Чай, и задаток хороший возьмёшь…” И задумал я, с пьяных глаз, подняться на колокольню и снять с неё колокол. Но не дошёл до колокола, потому что, пьяный, оступился на лестнице и покатился котом, пересчитывая боками ступени и головой стучась в стену. Потом остановился, но встать не смог, и думал, что издох. А долго ли так пролежал – не помню.

Когда же очнулся, увидел себя на одре и рядом, окрест сосуды греховные. Храмина, в которой от сна убудился, чужая. Темно и просторно, в дальнем углу огонёк светит. И вкруг огня сидят люди. Встал я тогда и пошёл к ним в радости велией, что не издох. И подойдя, видел, что на столе светит огарок, и воск с него стекает на стол. И много стояло тут брашна и пития. Вкруг же стола точно сидели люди. Только народ был всё больше дикий – ефиопляне. И всё с хвостами – иные со свиными, иные с лошадиными, у иных же заместо хвоста свисало вервие. Един же от них имел хвост петуший и хвостом непрерывно помахивал. А един был не ефиоплянин, но с пёсьей головой. Тогда объял меня страх и трепет, и ужас объял меня. И не мог ни слова сказать, ни пошевелить рукой. Они же стали меня звать за свой стол брашенный, и, сам не понимая, как, очутился я за столом.

Брашно и питие исчезли, а весь стол оказался засыпан свитками. И преждереченный с петушьим хвостом сказал мне голосом рыкающим:

– А глаголи нам, черноризче, знаешь ли, что в сих свитках написано?

Но как я не мог сказать ничего, то молчал. Про себя же думал: “Откуда мне знать, что в свитках написано?”

Противник же мой, точно слыша меня, отвечал мне:

– А если неоткуда тебе знать, можешь узнать сейчас. Или вот я возьму любой и прочитаю тебе.

Взял он един от свитков, развернул и стал читать вслух:

– Курица Феодор без правил и в нечистоте пребывает. Душу и тело содержит нечистыми.

Прочитав же, бросил на пол. Взяв другой, стал снова читать:

– Правило иноческое презрел и обычай иноческий не исполнял.

Бросил и этот, взял третий:

– Великую четыредесятницу не соблюдает и против святых дней упивается вином и блудной страсти своей отдаётся.

И этот бросил на пол и потянулся за следующим.

И всякий раз, когда бросал он свиток, вся компания застольная поднимала вой и ржание, иные же хрюкали, иные икали. И хвосты свои поднимали выспрь. Понял я, что все эти свитки суть грехи мои и что настал час пролиться на меня фиалу Божия гнева.

Вдруг исчезли все свитки, и распространился дух зловонный. А следом возникло на столе ведро на шестнадцать ковшей. И тот, что с петушьим хвостом, сказал:

– А ну, глаголи нам, черноризче, выпьешь ли ведро сие пива крепкого? Коли выпьешь – ступай до времени. Не выпьешь – душу твою возьмём.

И снова захрюкали, затявкали, заржали да заикали мои сотоварищи новые. Поднялся я, зачерпнул ковшом и стал пить. Но не мёд, не брагу и не пиво я пил. Кислое с горечью вино, пенное, сугубо хмельное, а дух такой, как бывает в хлеву, когда долго не чистят, и когда там кошка живёт.

Выпил я свой ковш и покачнулся. Стал другой набирать, а в ведре – Господи, помилуй! – не убавляется. Выпил я второй ковш, стало тут всё в глазах моих кружиться, и хвосты заплясали, завертелись передо мной. А браги меньше не становится.

Тут я спьяну и в отчаянии хватил ковшом об пол, и все вдруг затихли. Я же возопил: “Божий есмь аз! Божий – не ваш! Вем, яко щедроты Его на всех делех Его!”

Тут стала таять храмина, также и стол, и все ефиопляне. Последним растаял петуший хвост. Я же открыл глаза и увидел себя в гробу посреди Успенского храма. А рядом трёх иноков, читавших Псалтирь. Когда открыл я глаза и сел в гробу, един от иноков – Касьян – с криком страшным и диким бросился вон. Другой – Демьян – упал тут же в бесчувствии. Третий же – Ефрем – старец, муж древний и добрый, сказал мне:

– Мы думали, ты помер, даже свечу тебе подносили. Как нашли тебя вчера на лестнице в колокольне…»

Здесь рукопись обрывалась…

За неимением лучшего места хранения, листы снова препроводили в тайник. Вскоре приют для беспризорников перевели в другое место, а в бывших монастырских кельях разместилась милиция и КПЗ. В суете переезда о рукописи забыли. И лишь недавно, когда приступили к восстановлению обители, вновь обнаружили в стене ковчежец. Он подгнил и крошился с боков. Но рукопись сохранилась неплохо. Только листы ещё потемнели. Находку передали настоятельнице. Запершись в келье, мать игуменья ознакомилась с рукописью, после чего снарядила в епархию нарочного. От Владыки пришёл ответ – оставить рукопись до времени в монастыре.

Мать игуменья закрыла ковчежец в шкафу и, кажется, вовсе забыла о нём…

Вилен Иванов

Любовь. Первая и вторая

Из цикла «Рассказы аксакала»

Иванов Вилен Николаевич – советник РАН, член-корр. РАН, д.ф.н., профессор, член Союза писателей России. Автор более 500 научных и литературных публикаций (книг, брошюр, статей, сборников стихов). Имеет государственные и общественные награды. Лауреат научных и литературных премий. Почётный член Российского общества