Звезда на излом - Мария Кимури

— Называть тебя как, меткий? — это княжий верный вернулся. Посмотрел холодными-светлыми глазами.

Приятно было знать, на чем его, Упрямца, запомнят. А то, что сердце в пятки падало, когда волчара вышел — со стороны не видно.

— Тарлан я. Тебя знаю.

— Силы в дозоре постоять есть, Упрямец? Не спишь ведь.

— Да. Посидеть в дозоре.

— Тогда посиди. Постереги и меня хоть недолго, разбуди, как силы кончатся.

И Рингвэ, не медля, лег прямо тут, где стоял. Кажется, он заснул еще до того, как улегся. Никакой эльфовой грезы, спал как убитый. А Тарлан — сел на землю рядом. Сердце стучало гулко и тяжело. Было ему невесело.

Нолдо-то поспит или погрезит всего свечу-другую времени, и отдохнет лучше, чем человек за тот же срок. И потом уже он будет караулить Тарлана — лучше и дольше. И все равно временами чуется тут несправедливость, что даже этим нолдо, которые своих резали еще давным-давно, до восхода солнца, ничего не сделалось, ни за старые дела, ни за новые. И заживает на них все, как на собаке и даже лучше. И живут долго…

Он с усилием отвел глаза от старых шрамов на открывшейся шее спящего. Да ну в задницу, подумал Тарлан, сам удивляясь накатившей обиде. Вот так располосуют тебя однажды когтями какие варги или кошки, а ты и помереть не сможешь, живи и мучайся. В задницу, повторил он, шевеля губами. Нашел время завидовать чужим заботам. Доживем до безопасности, тогда подумаем.

А стоять или сидеть ему сейчас, неважно — в высокой полусухой травище здешних полей волка все равно не разглядишь, пока не выпрыгнет.

Кроме него, не спали еще с десяток таких упрямцев. Князев оруженосец тоже — вон, уговаривает господина что-то выпить, и по сторонам все смотрит. А сам князь Маглор, кажется, ни на волос не шевельнулся с тех пор, как сел. Прямо статуя.

Юные княжичи лежали у воды, завернувшись в один плащ. А рядом сидела их наставница, рисовальщица карт, и чуть качалась вперед-назад, обхватив себя руками за плечи, как сидят иногда бабушки на лавочках. Губы чуть шевелились, словно она пела колыбельную сама себе.

Тарлан вспомнил, как несколько лет назад ходил к ней, писать учился. И еще многие подростки. И что у нее писать и читать учился его отец. И откуда она родом, тоже вспомнил. И что потерянный дом у нее как бы не четвертый…

«В задницу», пробормотал он еще раз. Сил на другие слова, поумнее, пока тоже не было.

*

На площади Сириомбара они лежали рядом — синдар, гондолиндрим и его верные в темных одеждах со звездой Феанаро. Трое охотников Амбаруссар упали с такими же красноперыми стрелами в груди, как те, что рассыпались из их собственных колчанов. Моррамэ зарубили на крыльце дворца. Синко убили в тронном зале — он заслонял собой каких-то синдэ. Ещё двое полегли перед дверью в Каминный зал.

…Фаньо! Фаньяран… Он закрывал своим изрубленным щитом Эльвинг до последнего, как раньше закрывал своего кано. Их пригвоздили к стене двоих разом — одним копьём.

Большим длиннолезвийным копьём работы мастеров Амон Эреб.

И сорвали ожерелье с шеи еще живой тогда внучки Лутиэн, разодрав кожу до крови.

…Очнувшись, Макалаурэ несколько мгновений жадно дышал, вырываясь из несбывшегося и стряхивая его с себя. Уже опустились сумерки.

Атани почти все спали мертвым сном. Эльдар уже приходили в себя, иные тихо плакали на берегу у воды.

Полтора десятка тел, укрытых плащами, сложили в стороне на траве. И там же над ними стоял энт, обвиснув руками-ветвями.

Он поискал взглядом своих — верные спали вокруг в обнимку с оружием, трое сторожили. Потом детей Эльвинг. Близнецы у воды с наставницей, все в порядке.

Фаньо приподнял каштановую голову с травы, с трудом одолевая сон. Живой. Макалаурэ отмахнулся, пусть спит дальше.

Нагнулся над источником, плеснул в лицо водой, напился снова, медленно, растягивая удовольствие. Тело его словно одеревенело.

Вода вдруг взбурлила, источник переполнился, вода перелилась через край ямки и маленькой волной, шумя, побежала к озерцу.

Близнецы разом обернулись — сперва к воде, затем к Феанариону. Встали, подошли, глядя на него настороженно и внимательно. У них были красные и усталые глаза.

— Что ты хочешь делать дальше, князь Маглор? — тихо спросил один.

— Идти на север в свою крепость Амон Эреб. — Шепотом говорить было не так больно. — Звать с собой всех, кто хочет сражаться с Врагом дальше.

— А если кто-то не хочет?

— То не пойдет.

— А мы?

— Я забираю вас и Ольвен в Амон Эреб. Вы мои самые младшие родичи. Позже поймём, где ваши родные, и что делать.

— А что скажут твои братья, князь Маглор?

Он устало прикрыл глаза.

— Три моих брата погибли в Сириомбаре. Остался лишь один младший. Я решаю.

Упала тишина.

У одного из близнецов медленно, без всхлипов, снова покатились слезы.

— Почему ты не плачешь о них? — прошептал сын Эльвинг.

— Может быть, позже.

— Разве они… не заслужили твоих слёз?

У Макалаурэ вдох застрял в саднящем горле.

— Не все могут плакать, когда хотят, — только и сказал он с трудом.

«А что им ответить? Что братья мне были дороже всего Сириомбара? Что я потому и пошел с ними туда? Что я глупец, до сих пор способный лишь идти за Старшим убивать как врагов, так и сородичей, не в силах сказать ему «нет»?»

Он посмотрел в покрасневшие глаза новых младших родичей из дома Финвэ, вспомнил последний кошмар — и, не удержавшись, сгреб их в охапку, прижал к себе.

Слёзы у одного так и хлынули на черный нагрудник, где пятна грязи и сажи почти скрыли Звезду Феанаро.

— Мы не должны… Мы не маленькие! — второй стиснул зубы, пытаясь не плакать. Но руку не сбросил.

Чьи-то едва слышные всхлипы донеслись от озерца — и второй сын Эльвинг тоже не удержался. От них шло живое открытое горе и живое тепло, словно от огня, а сам Макалаурэ был пуст и гулок, как пересохший колодец, и мог думать лишь об одном.

«Не мы пришли к ним… Всё-таки не мы».