Звезда на излом - Мария Кимури

городе не было Хуана. И вовсе никого. Он не будет жалеть, даже если снова станет холодно…

Течение меняется, бросая его из стороны в сторону, хлещет его зимним холодом.

«Элуред!» — вспыхивает в памяти. Кто-то, может быть, он сам, кричит в ледяном потоке, отчаянно пытаясь дотянуться. — «Элуред!»

«Я Элурин…» — сказал кто-то в ответ очень-очень далеко.

Падает метель.

Рушатся стены пустого города.

Тьелкормо снова бежит через зимний лес навстречу мокрому снегу, втягивая воздух, как пёс, выискивая запах крови рода Лутиэн. Где-то впереди — два потерявшихся щенка…

Полотно его памяти отворачивает край, и с размаху хлещет им по бегущему — всей тяжестью разгромленного Дориата и грызущего сердце зверя. Тьелкормо падает в мокрый снег с размаху. Встаёт, шатаясь, и снова делает шаг. С его рук капает кровь, прожигая в мокром снегу дыры.

Где-то впереди два потерявшихся щенка. Или уже только один… Через метель и ветер он упрямо ломится вперёд, на эхо далёкого голоса.

Запинается. Влетает головой в мокрый снег, грязь, корни. Снова встаёт, едва рассеиваются искры в глазах. Впереди будет река. Он бежит снова, шатаясь и едва разбирая дорогу. Падает и поднимается бессчётное число раз. Ничего, кроме этого голоса, для него не существует. Даже он сам. И однажды метель расступается.

Здесь нет зимы.

Здесь река несёт челноки и лодочки у себя на ладонях, и лица людей в лодках обращены вперёд — с надеждой, страхом или усталым, терпеливым ожиданием. Почти у всех. Вода в реке отливает льдом и свинцом.

— Я сын двух смертных, а не только сын трёх народов, — говорит Диор, поседевший и усталый. Он стоит в лодке так, как стоял бы на земле, расставив ноги, его одежды и борода опалены. В Дориате этой бороды не было. — Прости меня, Нимлот. Я был молод и жесток. Но я не знал, что у нас будет так мало времени… Наши дети уже выросли…

Свет пляшет на кромке воды, очерчивая совсем юную эльдэ, слезы блестят на ее щеках.

— А вдруг ты снова сможешь кого-то полюбить?

Из лодки Диор протягивает руку, стараясь коснуться ее руки.

— Глупый, — отвечает она. — Meldo, глупый.

И река уносит Диора прочь.

Другую лодку несёт свинцовая вода, из нее поднимается младший детёныш рода Лутиэн. Улыбается невесело. У него прорвана одежда на груди, словно пронзенная огромными когтями.

Тьелкормо, не отрывая от него взгляда, входит в воду, и леденящий холод впивается в его ноги.

В одни мгновения Элурин в лодке кажется ребенком, в другие — взрослым…

— Мама, — шепчет он. — Не бойся. Ты не будешь одна. Я это знаю.

Но юная эльдэ смотрит только вслед мужу, и лодку Элурина увлекает за собой мертвая вода. Тьелкормо, одолевая ее хватку, вступает навстречу ей глубже в реку. По пояс.

— Элурин… — говорит он через силу.

Водоросли цепко оплетают его ноги, каменеющие от мертвенного холода реки.

Элурин оборачивается. Изумление, гнев, боль сменяют друг друга на его лице.

— Ты?! — кричит он, и лодка его качается так, что едва не черпает бортом воду.

Никто из плывущих здесь людей не слышит его.

— Зачем? — Элурин почти свешивается за борт. — Зачем, Турко? Зачем пришел за нами?

Губы уже едва шевелятся, как на ледяном ветру.

— Я сволочь, — с трудом выговаривает Тьелкормо. — Я просто хотел, чтобы вы жили. Со мной… или без меня.

Элурин вздрагивает, распахивая глаза. Вода несёт его мимо… Он протягивает руку, на мгновение дотягиваясь до ледяной ладони Тьелкормо и становясь шестилетним Рэдо.

— Элуред жив, — шепчет он. — У меня дети…

И течение насовсем увлекает прочь старшего щенка рода Лутиэн. Туда, где вдалеке шумит перекат, и туман заслонил течение реки.

А другие лодки все также идут мимо, неся сотни воинов атани в опаленных, изрубленных доспехах…

Закрыв глаза, Тьелкормо рванулся вперёд, за ним, не думая больше ни о чем. Чья-то рука ухватила его за шиворот и выволокла на берег, как сам Тьелкормо тащил бы увязшего в болоте пса.

— Велик соблазн спросить, не сошел ли ты с ума, — заметил этот кто-то.

— Ты уже спросил, — Тьелкормо чувствовал под лопатками скалу, и она казалась нагретой после немыслимого холода реки. — Может быть. Не думал об этом.

Над ним сидел… человек? Седой, но ещё не слишком старый, в длинной серой накидке.

— Перемена судьбы не улучшила бы ничего, даже будь она возможна, — заметил он.

— Хуан здесь? — вырвалось у Феанариона.

— Ты цел даже без него.

— Тебя трудно узнать, — сказал Тьелкормо после молчания.

— Если я выгляжу бОльшим, чем человек, люди нередко пугаются либо ведут себя подобострастно. Мне сложно понять, почему.

— Потому что выглядящий большим, чем человек или эльда, наверняка служит Морготу. Вряд ли я первый это говорю тебе.

— Не первый, и вероятно, такова действительность. Я рад, что ты очнулся сам, Тьелкормо.

— Не совсем сам, — он не чувствовал себя призраком сейчас, и был рад. Скала под его спиной твердела настоящим камнем, остатки холода в теле помогали радоваться теплу.

— Они меняют мир. Они меняют нас. Даже здесь.

— Хуан здесь? — повторил вопрос Тьелкормо. — Или уже нет?

— Я не могу обещать, что он будет рад тебе, — Намо очень по-человечески пожал плечами.

— Я искал его… Непрерывно.

— Сперва пришлось найти самого себя.

— Меня это не радует, — вытолкнул Тьелкормо сквозь зубы.

Насколько именно он не радовал себя, даже сказать было трудно, подобрать не бранные слова вышло бы сложнее, чем найти одну нужную белку в целом Оссирианде.

— Меня радует, — сказал Намо просто.

Тьелкормо представил, как выглядела его беготня по кругу со стороны, и от ругани все же не удержался.

— Почему ты решил, что я должен смеяться над тобой? — спросил Намо с неподдельным удивлением.

— У тебя нет причин нас любить, — фыркнул Тьелкормо.

— У меня нет причин вас не любить, — Намо покачал головой.

Тьелкормо нетерпеливо поднялся. Мир был плотным, настоящим, но замкнутым. Светящееся вечерним светом небо без солнца; лес и скалы, замыкающие пространство…

— Я могу назвать не меньше трех.

— Это беды, а не причины.

— Если судья Намо не примется судить меня прямо сейчас, — сказал Тьелкормо, — и не прикует за руку к ближней скале, я отправляюсь