Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

тысяч юристов-экспертов, специально подготовленных для этого, отчасти объясняется тем, что внимание CDDH было больше сконцентрировано на требованиях, связанных с национально-освободительными движениями и партизанской войной, чем на регулярных вооруженных силах, отчасти же тем, что этнос гуманитарного сообщества отдает предпочтение дискурсу о военных действиях, ведущемуся скорее в запретительном, чем в разрешительном ключе. Множество разрешительных и, более того, предписывающих положений включено в те разделы ДПI, которые касаются не самих военных действий, а их последствий, – оказания помощи, проведения спасательных операций и покровительства (в техническом смысле, в соответствии с терминологией Красного Креста) военнопленным и задержанным, а также раненым, больным и потерпевшим кораблекрушение. Но бойцу, который захочет узнать, каким образом допускается вести военные действия во время партизанских (повстанческих) войн, придется продираться сквозь дебри неясных и обтекаемых формулировок, если только, конечно, его вышестоящее руководство не разъяснит ему в сжатой форме суть дела. Если он сложит вместе то, что ему сказано, и то, что не сказано, то придет к правильном выводу, что ему разрешается жить, передвигаться и вести боевые действия в гораздо большей близости от мирных жителей, чем это допускалось раньше. Фактически он может жить как гражданское лицо и соответствующим образом выглядеть в то время, когда он не участвует в военных операциях. Если он действительно член «вооруженных сил стороны, находящейся в конфликте», «подчиняющихся внутренней дисциплинарной системе, которая, среди прочего, обеспечивает соблюдение норм международного права, применяемых в период вооруженных конфликтов», то основное правило для него состоит в том, что он должен отличать себя от гражданского населения в то время, «когда он участвует в нападении или в военной операции, являющейся подготовкой к нападению»[478]. Чтó именно должен сделать повстанец, чтобы его внешний вид отличался от гражданских, не указывается, хотя из следующего предложения в тексте можно понять, что главное – это то, что он «открыто носит свое оружие», но можно также предположить, что соображения удобства для его собственной организации и amour propre[479] будут вдобавок побуждать его к ношению условного отличительного знака.

Не содержит ДПI и никаких указаний (подобных тем, которые в нем скрупулезно перечисляются в отношении военных целей) на то, какими могут быть параметры подобных «военных операций». Боте, Парч и Сольф, к мнению которых следует относиться весьма серьезно, полагают, что «такие виды военной деятельности, как вербовка и обучение личного состава, административное управление, принуждение к исполнению законов, помощь подпольным политическим организациям, сбор средств и распространение пропаганды», не могут рассматриваться в качестве «подготовки к нападению» и что необходимо разработать новую норму, которая должна «толковаться достаточно широко, чтобы включать в себя [подготовительные] меры по управлению и логистике»[480]. Очевидно, здесь остается много места для разногласий. Однако не подлежит сомнению, что партизаны и повстанцы тем, что касается целей нападений и их осуществления, а также военной деятельности по их подготовке, связаны ничуть не меньше, чем солдаты «регулярных» войск – «нормами международного права, действующими в условиях вооруженных конфликтов», включая, разумеется, правила защиты гражданского населения, присутствующие в других статьях протокола. Таким образом, если не заглядывать дальше ст. 51, ни гражданское население в целом, ни отдельные гражданские лица не должны являться объектом нападений; они также не должны являться объектами «актов насилия или угрозы насилием, основной целью которых является терроризировать гражданское население»; их нельзя подвергать нападениям неизбирательного характера; и, вероятно, самое главное – они «не должны использоваться для защиты определенных пунктов или районов от военных действий, в частности в попытках защитить военные объекты от нападения или прикрыть военные действия, содействовать или препятствовать им». Именно посредством этого многократного повторения существующих норм и кодификаций обычного права, поразительно контрастирующего с обтекаемыми нормами в отношении оружия и внешнего вида комбатантов, ДПI проводит линию защиты гражданского населения в условиях бушующего вокруг вооруженного конфликта. Он запрещает большинство форм поведения, по-видимому, в большинстве случаев неотделимых от ведения партизанской и повстанческой войны, которые являются принуждением и притеснением по отношению к гражданским лицам. Он настаивает, что партизаны и повстанцы не меньше, чем их более «регулярные» оппоненты, должны стремиться избегать вовлечения людей, чьи интересы они якобы представляют, в разрушительные последствия военных операций. Это, среди прочего, означает, что они не должны совершать то, что часто служит причиной самых отвратительных инцидентов, характерных для партизанских (повстанческих) воин, а именно – организовывать нападения из мест, где находится гражданское население, или укрываться в таких местах от ударов противника.

Законодатели 1970-х: создание дополнительных протоколов

Значительно больше можно сказать о ст. 44 («Комбатанты и военнопленные») ДПI, которая вместе с располагающимися рядом с ней ст. 43 («Вооруженные силы») и ст. 45 («Защита лиц, участвующих в военных действиях») появилась в результате ожесточенных споров на CDDH. О масштабах борьбы и о том, какое количество аргументов можно дополнительно привести, можно судить хотя бы по тому факту, что наш анализ до сих пор практически не выходил за рамки обсуждения смысла первой строки ст. 44 (3). Настоящие трудности на самом деле начинаются со второй строки. Они являются неизбежным результатом отчаянных попыток законодателей найти формулу квадратуры круга, каковой является стремление разрешить ту разновидность тайно подготовленных и внезапных военных операций, которые могут осуществлять in extremis[481] национально-освободительные движения и группы сопротивления, и в то же время защитить их, в случае их захвата силами неприятеля, от обращения с ними как с обычными преступниками и террористами. В рамках данной работы нет необходимости углубляться в лабиринт этих противоречивых юридических хитросплетений. Заинтересованный читатель может сделать это самостоятельно, обратившись к многочисленным руководствам, составленным экспертами[482]. Последнее слово на эту тему, прежде чем мы перейдем к менее сложным вопросам политической мотивации и практического применения, можно предоставить одному из них: «Несомненно, новое определение… поправит несовершенный закон. Неудовлетворительным в нем является отсутствие симметрии: например, между понятиями „военнопленный“ и „комбатант“… С другой стороны, критерии понятия „комбатант“ до сих пор остаются расплывчатыми и сложными для применения на практике… Все еще существует путаница в отношении того, кто является комбатантом, а кто – гражданским лицом, поскольку отсутствуют строгие критерии для квалификации в качестве комбатанта»[483].

И, можно добавить, понятие гражданского лица, для которого квалификационные критерии (в практическом социальном смысле) могут варьироваться в зависимости от культуры, остается, к сожалению, в самом центре неразберихи.

То, что проблемы все еще остаются даже после многих месяцев споров на конференции и всевозможных согласительных уловок, можно воспринимать как индикатор внутренних неразрешимых трудностей, присущих этому разделу повестки дня CDDH. Поэтому достигнутый зыбкий компромисс, опирающийся в основном на добрую