Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

Несостоятельность теорий Леви-Брюля является вполне очевидной.

Можно допустить существование у первобытного человека магических приемов к всякого рода совершенно нелепых представлений. Однако они не имели решающего значения в его жизненной борьбе за существование. Для того чтобы добыть огонь, убить зверя или наловить рыбы, построить жилище, изготовить орудия и т.п., человек должен был знать и использовать объективные законы окружающего мира. Без правильного, пусть даже научно-неосознанного понимания этих законов первобытный человек вообще не мог бы существовать. Главная ошибка Леви-Брюля, справедливо замечают Л.С. Выготский и А.Р. Лурия, заключается в недооценке практической деятельности, практического интеллекта примитивного человека; в недооценке того бесконечно поднявшегося над операциями шимпанзе, но генетически связанного с ним употребления орудий, которое в корнях своих не имеет ничего общего с магией[530].

Б.И. Шаревская считает вообще неправомерным приписывать первобытному человеку какое-либо мировоззрение. В воззрениях первобытного человека было слишком много «посторонних прибавлений» (хотя они и представлялись материально), чтобы его можно было назвать материалистом. Не был он материалистом, как не был он идеалистом или мистиком[531].

В отношении первобытного человека вообще неправомерно говорить ни о науке, ни о философии, ни о религии – вообще, ни о какой системе идей. У него, очевидно, вообще возникало мало «идей», хотя он необходимо должен был мыслить логически, ибо без этого он не мог бы существовать[532].

Картина мира первобытного человека, как и его практика, по-видимому, представляла собой конгломерат разрозненных знаний, магических приемов и смутных супернатуралистических представлений[533].

Наконец, сами магические действия не являются первичными. Исследования показывают, что магия вовсе не является распространенной среди наиболее примитивных народов. Лишь у примитивных народов, находящихся на среднем уровне развития, она приобретает почву для своего развития, и расцвет ее приходится на высшие примитивные народы и древние культурные народы. Необходимо значительное развитие культуры, для того чтобы возникли необходимые предпосылки для магии[534].

Необходимо также заметить, что теория Леви-Брюля не до конца последовательна и обнаруживает противоречия. Так, например, Леви-Брюль признавал, что весь психологический процесс восприятия происходит у первобытных людей так же, как у нас, хотя продукты этого восприятия немедленно обволакиваются определенным сложным состоянием сознания, в котором господствуют коллективные представления[535]. Рассматриваемый индивидуально в той мере, в какой он мыслит и действует независимо, если это возможно, от коллективных представлений, первобытный человек будет чувствовать, рассуждать и вести себя чаще всего так, как это мы от него ожидаем[536]. Мышление первобытных людей может быть названо пралогическим. Оно не антилогично, оно также и не алогично[537].

Однако, Леви-Брюль сделал неправильный крен в сторону преувеличения роли мистического элемента в сознании первобытного человека.

Н.Я. Марр попытался очистить теорию Леви-Брюля от заложенных в ней противоречий. Он пользовался термином «пралогическое мышление» уже без всяких оговорок. Леви-Брюль был совершенно индифферентен к проблемам развития экономического базиса. Н.Я. Марр наоборот стремился найти соответствие между состоянием производительных сил общества, мышлением и языком, считая язык надстроечной категорией.

«Язык, – писал Н.Я. Марр, – создавался в течение многочисленных тысячелетий массовым инстинктом общественности, слагавшейся на предпосылках хозяйственных потребностей и экономической организации»[538].

Сама смена форм языкового мышления обусловлена, по Марру, сменой социально-экономических формаций[539].

Н.Я. Марру не удалось создать цельного и стройного учения о стадиях языкового развития. Он пытался развивать этот тезис в самых различных направлениях, никогда не доводя начатого дела до конца. Одно время Н.Я. Марр пытался установить стадиальность в смене морфологических типов языка.

«Первичный аморфный синтетический строй языка, присущий ныне так называемым моносиллабическим языкам, например, китайскому, второй агглютинативный строй, отличающий, например, турецкий язык, и третий, флективный строй, каким является, например, русский, это не три параллельных, а три хронологически последующих друг за другом типа»[540].

Кстати, эта мысль еще до Марра была высказана А. Шлейхером. В отличие от А. Шлейхера Марр связывал процесс стадиального движения морфологических типов языка со сменой различных систем хозяйства и со сменой систем мышления.

«Смены мышления – это три системы построения звуковой речи, по совокупности вытекающие из различных систем хозяйства и им отвечающих социальных культур:

1) первобытного коммунизма со строем речи синтетическим…,

2) общественной структуры, основанной на выделении различных систем хозяйства с общественным разделением труда… строй речи, выделяющий части речи, а во фразе – различные предложения, в предложениях – различные его части и т.п. …,

3) сословного или классового общества, с техническим разделением труда, с морфологией флективного порядка»[541].

Особыми стадиями языкового развития Н.Я. Марр также считал языковые семьи:

«индоевропейские языки составляют особую семью, но не расовую, а как порождение особой степени, более сложной, скрещения, вызванной переворотом в общественности, в зависимости от новых форм производства, связанных, по-видимому, с открытием металлов и широким их использованием в хозяйстве»[542].

В некоторых работах Н.Я. Марра обнаруживается стремление выявить стадии развития мышления, где он, находясь под сильным влиянием Леви-Брюля, выделяет несколько его стадиальных разновидностей: зрительное мышление (до появления звукового языка), тотемическое, космическое и микрокосмическое и, наконец, формально логическое мышление[543].

В отдельных случаях характеристика стадиального развития выражалась в характеристике языкового состояния.

«Палеонтология [же] речи, – по утверждению Н.Я. Марра, – вскрывает состояние языка, а следовательно, мышление, когда не было еще полноты выражения мысли, не выражалось действие, т.е. не было глагола, сказуемого, более того – не было субъекта, по схоластической грамматике так называемого подлежащего. [Какая же могла быть мысль при отсутствии действия-сказуемого, глагола, и субъекта-подлежащего? Очень просто:] действие было, [но] не в высказывании, [во фразе,] а в производстве, и субъект был, [но] не во фразе, а в обществе, [но ни это действие, ни этот субъект не выявлялись в речении самостоятельно, не выявлялись ручной речью вне производства и производственных отношений: довольствовались указанием на орудие производства как на действие (трудовой процесс, впоследствии в предложении сказуемое), самостоятельно глагол (часть речи), и на трудящийся коллектив как на субъект (впоследствии в предложении подлежащее, часть речи – существительное). А что же выражалось] в речении, тогда лишь ручном? выражался Объект, [но] не по четкому представлению нашего мышления, как „дополнение“, а как комплекс цели, задачи и продукции (предмета потребления)»[544].

Когда действующее лицо (субъект) выделилось в сознании из действия, то действие продолжало