Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции - Коллектив авторов

сами тексты выверены на предмет разночтений. Общее количество произведений, представленных в современных вариантах «Странных историй» – 498, включая «Предисловие». Цифры, которые зачастую фигурируют в различных справочных материалах, могут несколько отличаться как раз за счет того, что не учитываются поздние привнесения.

Таким образом, как уже было сказано, единой четкой структуры собрания, намеченной самим Пу Сунлином, не существовало, что еще раз подтверждает выдвинутый выше тезис о спонтанности и отсутствии временных рамок в написании новелл. Равным образом нет и единого пафоса «Странных историй». Безусловно, в творчестве Пу Сунлина встречаются произведения резко социального звучания; есть и те, где обличаются пороки традиционной экзаменационной системы (например, «Песнь о районе Лися с предисловием» (曆下吟並序)). В «Странных историях» подобные мотивы также можно найти, но это далеко не самоцель, и далеко не все новеллы, и даже не большинство, социально обличительны. В повествованиях о тяготах экзаменационной системы кэцзюй зачастую никакого вызова нет вообще: например, уже упоминавшийся «Прокурор Лу» или даже новелла «Студент Е» (葉生) посвящены скорее не обличению системы, а воспеванию дружбы и преданности, о чем, в частности, и говорится в послесловии к последней. Вместе с тем социальный подтекст, который читается в ряде новелл или возникает в кратком авторском резюме, завершающем произведение, порой весьма откровенен: так, в новелле «У-тун» (五通) о бедах общества говорится открыто – новелла завершается словами: «Автор этих строк добавит: У-тун ли, лягушка ли – они смущают нравы уже давно, но, коли потакать распутству высших должностей, то никто о своем мнении и не пикнет. Студент Вань – воистину отрада всей Поднебесной («Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 10) [12, т. 4, с. 1420]. В рассказе «Три жизни» (三生) послесловие начинается так: «Мохнатая да рогатая братия – а есть и меж ними князья да вельможи. А коли так это, то и среди князей да вельмож и в самом деле не то, чтобы не бывало мохнатых да рогатых» («Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) – [12, т. 1, с. 74]. Но нельзя не признать, что в подавляющей части текстов ничего подобного не обнаруживается. Неубедительным будет и поиск общего глубоко мистического пафоса, основанного на декларированной самим Пу Сунлином любви к «рассказам о бесах»: значительная часть новелл не содержит и намека на истории о призраках и оборотнях. Уже упоминавшееся выше «Землетрясение» повествует о необычном поведении людей в минуту сильного переполоха, а рассказ «Большая морская рыба» (海大魚) – об огромных океанских обитателях, которых видели у побережья накануне праздника Цинмин. «Рубит удава» (斫蟒) – история о столкновении лесорубов с гигантским питоном и о силе братских чувств, а «Искусство “Железной рубахи”» (鐵布衫法) – о мастере жестких стилей цигуна. Подобного рода тексты весьма многочисленны; но, когда речь идет даже об описаниях различных инфернальных сущностей, их подчас никак не назовешь собственно мистическими. Если в комментариях цинского времени к ряду новелл можно прочесть что-нибудь вроде: «Глубокой ночью дочитай до этого места – а на бумаге-то тени от тусклой лампы! – и аж волосы на голове и теле чащей вздыбятся!» (комментарий Фэн Чжэньлуаня[41]к новелле «Оживший труп» (尸變), «Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) [12, т. 1, с. 5], и подобное суждение кажется совершенно справедливым – столь живо и грозно живописуются там ужасы, творимые выходцами из могил – то в целом ряде рассказов мистика упоминается вскользь и никак ни на сюжет, ни на идею произведения не влияет. Например, «Чжэньдинская барышня» (真定女) – грустная и совершенно повседневная история маленькой девочки, взятой в дом мужа «на призрение» и в малолетстве забеременевшей от будущего супруга. Мистического здесь разве что комментарий цинского эрудита, цзиньши Дань Минлуня (但明倫, 1782–1855), назвавшего описанную ситуацию «мистически диковинной» (комментарий Дань Минлуна к новелле «Чжэньдинская барышня», «Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) [12, т. 1, с. 78]. А в рассказе «Сорок связок по тысяче» (四十千) унылая бытовая история о смерти во младенчестве сына слуги военного министра соотносится с увиденным во сне якобы пророчеством, но кроме единичного упоминания о нем мистическая линия никак больше не обыгрывается. То есть и мистика, и социальная сатира, и неприятие многих аспектов экзаменационной системы, и любые другие идеи, встречающиеся в новеллах Пу Сунлина, могут быть объединены в некое непротиворечивое целое, только если принять сформулированный выше тезис о живописании «разбередившего душу» как главной причине создания каждого рассказа, и общим пафосом сборника можно считать лишь это обстоятельство.

Вполне вероятно, что такой подход может объяснить и одну из причин удивительной популярности «Странных историй»: несмотря на целый ряд антологий подобной тематики («О чем не говорил Конфуций» (子不語) Юань Мэя (袁枚, 1716–1798); «Колокольчик насмешника» (諧鐸) Шэнь Цифэна (沈起鳳, 1741–?); «Записи ночных бесед» (夜譚隨錄) Хэ Банъэ (和邦額, 1736‐?); «Записи при лампе дождливой осенней ночью» (夜雨秋燈錄) Сюань Дина (宣鼎, 1832–1880) и многих других), именно свод Пу Сунлина по востребованности и признанию уверенно держит приоритет. Рассуждения о том, какие из сборников тематически или художественно ближе, какие стилистически сильнее отличаются, интересны (см, напр., [10, т. 3, с. 309]), но не раскрывают причин именно этой совершенно беспрецедентной популярности; подкупающая живость душевного отклика писателя и сопереживание ей в читательских массах как раз может быть ответом на этот вопрос.

Подлинность писательской увлеченности каждым из неоднородных сюжетов «Странных историй» дает возможность объяснить не только уравновешенность текстов совершенно различной тематики и направленности в одном корпусе, но и понять непротиворечивость подхода, при котором автор одновременно обращается к оригинальным фабулам и прибегает к литературным заимствованиям у предшественников.

Тема сюжетных заимствований у Пу Сунлина вполне достойна отдельных и серьезных изысканий, но некоторые моменты совершенно очевидны.

Не всегда обращение к тематике того или иного классического произведения означает прямое или косвенное заимствование. Так, например, рассказ «Студент Е» и танская новелла «Записи о душе, покинувшей тело» (離魂記) Чэнь Сюанью (陳玄祐, кон. VIII в.), хоть последняя и рассматривается как основа для написания первого [3, с. 33–34], с точки зрения сюжета не имеют совершенно ничего общего, кроме представлений о том, что душа может отделиться от тела. Но рассказов о покинувшей тело душе в литературе Шести династий и в танском наследии великое множество («Вэй Тинсюнь» (衛庭訓) из сборника «Цзи и цзи» (集異記, «Записи о собранном удивительном»); «Чоу Цзяфу» (仇嘉福) из сборника «Гуан и цзи» (廣異記, «Обширные записи об удивительном»); «Пан А» (龐阿) из сборника «Юминлу» (幽明錄, «Записи о тайном и открытом»); «Дочка господина