Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов

две «вещи» представляют понятие, сложенное из объема и содержания, как явление, третье – категориальное обобщение есть феномен. Явление являет что-то другое, феномен показывает сам себя (там же: 88). Так,

«язык существует только потому, что существует речь» (там же: 279)

как явление языка, тогда как, видимо, концепт есть феномен, который раскрывает сам себя в исследовательской интенции субъекта.

Таким образом, последовательность процедуры исследования такова.

· В акте синтеза – восприятие нерасчлененной вещи как «данность предмета» – индивидуального в чувственном созерцании (= образу).

· В акте идеации происходит созерцание всеобщности вида, выявляется инвариантная идентичность многих индивидуальных вещей в отвлеченном понятии.

· В акте категоризации осознается нечто, что всегда сохраняется неизменным – «это соотношение уровней в бытии» (там же: 80), соотносимое с символом.

«Трансцендентальное отнюдь не является неким действием, выдуманным человеческим мышлением» (там же: 151).

Все движения происходят в границах слова.

«Когда мы спрашиваем, что же такое „основание“, то прежде всего мы имеем в виду вопрос о том, что означает слово; слово что-то означает; оно дает нам нечто понять, и именно потому, что говорит из самого Нечто»,

и тогда

«сущее является нам как объект, как предмет» (там же: 158).

Именно так следовало бы описывать момент выхода эйдоса (образа идеи) из концепта.

«Феноменологический критерий – это только понимающая очевидность и очевидное понимание переживаний, жизни самой по себе – в эйдосе»,

а не в понятии («никакого высокопарного, необоснованного понятийного вопрошания!») (Хайдеггер 1996: 12, 13).

II. БОДУЭН ДЕ КУРТЕНЭ

В действительности я всю жизнь был феноменологом.

Ян Бодуэн де Куртенэ

1. Философия

Философские основания научной деятельности Ивана (Яна) Александровича Бодуэна де Куртенэ (1845 – 1929) определить сложно – этот ученый всегда разный, он постоянно изменялся, на каждом этапе своего творческого пути привнося в мировую науку нечто новое.

Бодуэна называли и субъективным идеалистом, и диалектическим монистом, и стихийным материалистом, и наивным материалистом – но все эти ярлыки неверны в отношении к нему, потому что сегодня мы приписываем ученому точки зрения, более или менее удачно объясняющие инвариантную научную позицию Бодуэна в постоянно изменяющихся его взглядах. Его обвиняли в психологизме, в неогумбольдтианстве, в феноменологизме, в типологизме, в преувеличении роли математики в лингвистических исследованиях, в стилистике (его неофилология), диалектологии и т.д. – и во всех этих частностях видели философские основы его творчества. Ясно, что все такие повороты мысли ученого были связаны с методом и даже методикой, а не с методологией, не с философским осмыслением объекта-языка.

Бодуэн не случайно называл языкознание философией языка, стремясь к «философии языка и к обобщениям в области языкознания». Борясь

«с дутыми авторитетами, с косностью и рутиной, с „жречеством“, с „кастовостью“, с „научным чванством“ и, конечно, прежде всего с фальсификацией науки» (Щерба 1974: 384),

Бодуэн всегда признавал влияние на себя Лейбница и Гумбольдта, т.е. влияние лейбницианско-кантовской линии немецкого философствования (а не шеллингианско-гегелевской, как в московской научной среде). Это чисто внешнее отличие существенно, поскольку речь идет о различии содержательных форм «языкового мышления» (любимый термин Бодуэна): образно-понятийных у Лейбница – Канта и понятийно-символических у Шеллинга – Гегеля. От Лейбница же шло утверждение о том, что необходимо изучать живые языки, освободить языкознание от влияния филологии и во всех проявлениях предмета искать сущностные признаки объекта – инвариант. Построение сущностных характеристик на основе известных феноменов и есть тот новый метод, который Бодуэн обозначил в конце жизни – см. эпиграф.

В начале научной карьеры Бодуэн определенно кантианец, почему и принял предложение профессорства от Казанского университета, подобно Петербургскому, бывшего в то время активным сторонником «науки по Канту» (один из плодов такой науки – математическая теория Лобачевского). До Канта как бы не существовало (не принималось во внимание) личного взгляда на предмет, а после Канта в изменившемся соотношении между субъектом и объектом оказался элиминированный предикат как точка зрения на предмет. Внимание переместилось в сторону личностного, психологически оправданного познания в ущерб уже известному коллективному знанию. Повышение личностного начала в научном познании встречало со стороны Бодуэна полное одобрение, главным образом потому, что предметный мир знания удваивался: наряду с предметом опыта возникали и объекты разума. Сферы познания расширялись, включая в себя и формы научной рефлексии. Двунаправленность познания – от предмета и в сторону субъекта, и в сторону объекта – вызывала различный, но одинаково научный подход к феноменам той или иной науки. Предметное поле науки расширялось, а уяснение ее объектов позволяло творчески уточнять методы научного исследования.

Бодуэн требовал для лингвистики своего объекта исследования. Для него таким объектом становится язык в отличие от речи, а также система языка и впервые им же обозначенные отношения между основными единицами языковой системы: фонема, морфема, синтагма. От анализа поверхностных характеристик готового знания, от того, что дано, т.е. от предмета к реконструкции логических условий его порождения, к тому, что задано, т.е. к объекту, – перцептивно-аналитическая процедура экспликации сущности из явления – такова была направленность бодуэновской «феноменологии».

Близость к Канту подтверждается и прямым следованием Гумбольдту; это признание языка как орудия и деятельности одновременно, что привело к утверждению функционального взгляда на язык. Речь как средство общения определяет ее функции, язык как цельная идеология – ментальность.

«Язык формирует все. Мир существует в человеческой душе как словарь»,

– говорит Бодуэн постоянно и ею же заканчивая свою деятельность в классическом труде по когнитивной лингвистике (Badouin de Courtenay 1929);

«Каждое слово называет вещь, и каждое слово имеет душу»,

а тем самым человеческая душа (Seele) порождает массу новой «субстанции» – типичное утверждение феноменолога, посредством усмотрения инвариантов в материи чувственного опыта, конструирующего эту новую субстанцию. Любопытно возвращение к триаде «мир-вещь – словарь-слово – душа-идея (понятие)», своего рода не определенный еще явным образом семантический треугольник, в компонентах которого постоянно кружила мысль философствующего лингвиста.

2. Концептуализм

Бодуэн де Куртенэ не реалист, поскольку он исходит не из слова, а из понятия (из идеи), а это в кантовском смысле и есть субъект в его свободном мышлении. Идея и вещь разведены Кантом, представлены на разных уровнях сознания: вещь в опыте, а идея в рассудке; наряду со звуком существует фонема. Но Бодуэн и не номиналист, хотя бы потому, что в его трудах «свирепствовала номенклатура», он злоупотреблял терминотворчеством, а номинализм требует не