Слово Божие и слово человеческое. Римские речи - Сергей Сергеевич Аверинцев

Но верно ли назвать это просветительством? Ничего похожего на почти неизбежное в просветительстве упрощение и выпрямление культурной реальности, приспособление к неведению, в текстах Аверинцева никогда не было. Было совсем другое приближение того, о чем он говорил, к слушателю и читателю: превращение его в собеседника автора (одна из первых статей молодого Аверинцева называлась «Наш собеседник древний автор»). Точнее было бы говорить здесь не о просветительстве, а о строительстве мостов между веками и языками, о встрече или перекрестке традиций (встреча и перекресток – вообще любимые темы мысли Аверинцева).

Другой жанр европейских выступлений Аверинцева можно назвать общественно-политическим. В них Аверинцев обращается к европейскому миру, по существу, с двумя темами. Во-первых, он говорит как свидетель опыта советской (подсоветской, по слову Бориса Пастернака) жизни. Уроки этого опыта до сих пор не извлечены у нас в России, и еще меньше – за рубежом. Из слов Аверинцева европейцы могли понять, что значило – для мыслящего и чувствующего человека – жить под властью атеистической, контркультурной, антигуманистической идеологии, какому искажению подвергалось в ней человеческое существо. Рассказывая об этом опыте, Аверинцев не был мемуаристом: он выступал с предупреждениями о том, что некоторые черты этого «освободительного насилия» – в совсем ином и неожиданном для нас контексте – обнаруживаются в новейшей ситуации Европы. В частности, он отмечал, что в самые страшные сталинские годы язык власти оставался – и в этом его отличие от языка германского нацизма – старательно «политкорректным».

Особым значением обладает свидетельство Аверинцева об опыте гонимой Церкви в России. С воспоминаниями об этом опыте связаны его размышления о том, что есть вещи, более страшные для христианства, чем прямое гонение: это внутренняя подмена веры. Этому посвящена горестная и проницательная статья «Солидарность во имя опального Бога», до последнего времени не публиковавшаяся в России.

Вторая общественно-политическая тема «европейского Аверинцева» – полемика с «актуальностью» современного мира, эстетической, политической, этической. С тем, что некоторые европейские мыслители уже назвали «новым, или мягким, тоталитаризмом». Собственную позицию С. С. Аверинцев называл «просвещенным консерватизмом», с большим акцентом на эпитете «просвещенный». Сверхкритическая, плюралистическая «современность» не допускает собственной критики, говорил Аверинцев, – и это очень опасно: опасно, прежде всего, для нее самой. Он говорил о том, как «актуальность» маргинализует множество людей и направлений мысли, которые получают характеристику «отсталых», «реакционных» и т. п. – так что с ними можно, по существу, не считаться. Современность гораздо более сложна и богата, чем ее мейнстримные движения, и тех жителей современности, которые с мейнстримом не совпадают, нельзя отправлять в какие-то иные, «былые» времена. Возможно, кто-то из них окажется продолженным в будущем. Аверинцев говорил об опасности «хронологического провинциализма», когда «актуальное состояние» видится как решительно оторванное от всей истории человечества. Такого рода выступления также включены в том. Аверинцев и на родине видел свою задачу в споре с наличной и преобладающей данностью «своего времени». Современны по-настоящему, говорил он в связи с М. Бахтиным, не те, кто поддакивает своей современности, а те, кто с ней спорит. В его молодости это был советский мейнстрим, в европейском контексте – мейнстрим общего агностицизма и нигилизма. Здесь Аверинцеву принадлежат острые наблюдения и интуиции, оказавшиеся неожиданными для многих западных слушателей. Аверинцев при этом отнюдь не ограничивается критикой: он намечает и некоторую программу выздоровления нашей цивилизиции, которую он называет, используя лозунг первых гуманистов, «Ad fontes!». Истоки, которые Аверинцев призывает вспомнить, – это Иерусалим, Афины и Рим, три струи, питающие тысячелетнюю культуру христианской Европы (первоначально Аверинцев говорил о двух традиционных истоках, Афинах и Иерусалиме; значение третьего, римского истока он оценил в позднейшие годы). Тезисы «Ad fontes!», две странички, написанные Аверинцевым по-английски в последний год его жизни, положены в основу рабочей программы римской Академии «Sapientia et Scientia», основанной в память о нем.

Но основную часть книги составляет другой, отчасти знакомый нам Аверинцев. Я говорю: отчасти, потому что это издание, быть может, впервые дает отчетливо – христианского мыслителя и оригинального богослова. Это лицо просвечивало во всех его филологических и культурно-исторических трудах, но здесь оно является прямо и открыто. Серьезный разговор об этом еще впереди. Можно только сказать – для начала разговора, – что Премудрость Божия, эллинская София, библейская Хокма́ – несомненный центр его мысли, центр всей его работы. Я думаю, Аверинцев, как автор библейского гимна Премудрости, мог бы сказать о себе: «Я полюбил ее и взыскал ее от юности моей» (Прем. 8: 2). Похожий опыт мы найдем у Поля Клоделя, одного из любимых поэтов Аверинцева:

Это ты, в час спасения моего, это лицо твое, высокая дева, первая, кого я встретил в Писанье!

(Поль Клодель, «Река»)

Глубокое, личное, осмелимся сказать, мистическое общение с Премудростью подсказывает С. С. Аверинцеву такие интуиции о ней, которых мы не встретим ни у кого другого – при том, что они связаны и с русской традицией софийной мысли, и с западными христианскими мыслителями. Но рассматривать эти богословские открытия Аверинцева в таких кратких заметках слишком трудно. Остановившись на одной из черт библейской Премудрости, столь дорогой для Аверинцева, – «Премудрость… есть дух человеколюбивый» (Прем. 1: 6), – позволю себе обобщить его богословскую мысль как антроподицею и логодицею: оправдание человека, защита достоинства его ума и его слова, которое Аверинцев называет по-латыни «capax Dei» («способное вместить/выразить Божественное»). На фоне всеобщих разговоров о кризисе языка, о его неспособности выразить реальность, о его полной условности и даже «репрессивности» это сильное утверждение Аверинцева звучит поразительно.

Об авторе

Сергей Сергеевич Аверинцев (1937–2004)

Один из ярчайших интеллектуалов конца советской и постсоветской эпох, доктор филологических наук, философ, культуролог, переводчик, поэт, библеист, византинист, специалист по античной и средневековой литературе, русской и европейской литературе и философии культуры XIX–XX веков.

Родился 10 декабря 1937 года в Москве в семье профессора биологии Сергея Васильевича Аверинцева. Окончил кафедру классической филологии МГУ, в 1967 году защитил кандидатскую диссертацию («Плутарх и античная биография: к вопросу о месте классика жанра в истории жанра»), которая в 1968 году получила премию Ленинского комсомола (несмотря на то, что сам Аверинцев никогда в комсомоле не состоял). В 1979 году защитил докторскую диссертацию («Поэтика ранневизантийской литературы», опубликована в 1977 году). С 1969 по 1972 год читал лекции по византийской эстетике на историческом факультете МГУ.

Убежденный и воцерковленный христианин, в советские годы он немало сделал для перевода и распространения христианской литературы в Советском Союзе. Как особую «примету времени», в котором вся подобная деятельность могла быть только дружеской и неформальной, можно