Провославие в Пруссии. Век ХVIII - Георгий Олегович Бирюков

Берлине Павел Петрович сделал предложение Софии Доротее, получил согласие и в августе направился обратно в Россию. Путь снова проходил через Кёнигсберг, в который цесаревич въехал 14 августа. Снова была торжественная встреча. Снова местные жители соорудили триумфальную арку, теперь в районе Бранденбургских ворот. Снова в городе был всенародный праздник, иллюминация, толпы народа. Через Мемель, Митаву и Ригу наследник 19 августа вернулся в «Сарское село». Вслед за ним в Россию приехала София Доротея. Она перешла в православие, стала зваться Марией Федоровной и сочеталась браком с великим князем Павлом Петровичем.

Во второй половине XVIII века многократно увеличивается поток русских, проезжающих через Кёнигсберг в Западную Европу и обратно. Кратчайший путь из Санкт-Петербурга в Европу вёл через Пруссию, и им активно пользовались. Так, в июне 1789 года через Кёнигсберг в Западную Европу проехал двадцатидвухлетний Николай Карамзин. Свои впечатления о поездке по Европе он описал в «Письмах русского путешественника». Путешествуя по Пруссии, Саксонии, Швейцарии и Франции, Карамзин искал новые впечатления, наносил визиты писателям и философом, чьи имена тогда были на слуху. В Кёнигсберге он посетил Канта и имел с ним трёхчасовую беседу. Следует отметить, что оригинальных русских воспоминаний о Канте сохранилось крайне мало. Так, Андрей Болотов в своих подробнейших «Записках» не написал о Канте ни слова. Русские студенты Кёнигсбергского университета Канта всячески избегали, предпочитая других философов (Веймана и Бука). Фактически существуют только два свидетельства русских людей того времени о Канте, одно из которых принадлежит Николаю Карамзину. Отметим, что в 1789 году Кант был в зените своей славы. По этой причине Карамзин и решил пообщаться с немецким философом. Нет никаких оснований считать, что Карамзин до встречи с Кантом читал его сочинения и был знаком с кантовской философией. Можно отметить, что Карамзин представил Канта в «Письмах русского путешественника» внешне добрым и приятным человеком. Но, несмотря на почтение к философу, в описании встречи с ним мы можем заметить и некоторую иронию. Рассказ о встрече завершается такими словами: «Всё просто, кроме… его метафизики». В конце разговора Карамзин поинтересовался новыми работами философа:

«Он записал мне титулы двух своих сочинений, которые я не читал: Kritik der praktischen Vernunft и Metaphysik der Sitten – и сию записку буду хранить как священный памятник».

Мы видим, что Карамзин отнёсся к записке, как сейчас относятся к автографу какой-нибудь знаменитости, но никакого желания приобрести указанные книги Канта и прочитать их не высказал. В свете вышесказанного явная ирония видится даже в цитировании Карамзиным эпитета, данного Канту Моисеем Мендельсоном: «Всё сокрушающий Кант».

Русский дипломат и писатель Иван Матвеевич Муравьёв-Апостол в декабре 1796 года был отправлен министром-резидентом в Эйтин ко двору Петра Ольденбургского. Свою встречу с Кантом он описал так:

«В 1797 году, проезжая в первый раз чрез Кёнигсберг и почитая первым долгом путешественника видеть в каждом городе всё то, что заключается в нем достойнейшего примечания, я добился, хотя и с некоторым трудом, быть представлену Канту. Он принял меня благосклонно и ласково. Откуда я еду, куда, зачем: после первых сих вопросов речь зашла о немецком языке, о литературе, и я, обрадовавшись встрече такого предмета, на счёт которого могу что-нибудь сказать, завел разговор о знаменитейших писателях, как то: о Лессинге, Гердере, Шиллере и, наконец, о Клопштоке. О сем последнем осмелился я спросить мнения Кёнигсбергского Философа. – Выспренность мыслей его, – ответил мне Кант, – удивительна; но признаюсь вам… я не всегда его понимаю. – Такое заключение Первого Философа Германии о первом поэте, земляке его и современнике, поразило меня так, что я и теперь как будто вижу перед собою Канта и улыбку его, которой он сопровождал признание свое, – улыбку, напоминающую мне нечто Вольтеровское, судя по изображению его Гудоном»[220].

Муравьёв-Апостол позднее смог побеседовать с поэтом Клопштоком и задал ему вопрос:

«Что он думает о трансцендентальной Философии? – Что я думаю? – отвечал любезный старец. – Она очень хороша, только слишком высока. Мы, поэты, ищем красоты; философы – истины. Наши предметы в природе, а философы нередко ищут, на что бы опереться за пределами природы; от чего исходит, что я – не всегда понимаю Канта. Вот первостатейные философ и поэт, которые друг друга не понимают!»[221]

В этих воспоминаниях Муравьёва-Апостола можно видеть ту же иронию по отношению к философии Канта, только более чётко и грубо выраженную, чем у Карамзина. Позже, когда в 1820-е годы развернулась дискуссия о преподавании философии в российских учебных заведениях, Муравьёв-Апостол, тогда член главного правления училищ, заявил прямо:

«На щет нынешней Немецкой философии я весьма соглашаюсь, что она нам не прилична. Кантова темна; последователей же, Фихте и Шеллинга, с великим трудом понятна; а в переводе у нас на русский язык становится такой трансцендентальной галиматьею, которая равняться может только с Сганарелевыми доказательствами в Мольере»[222].

Да, побеседовали в своё время…

Кроме Карамзина и Муравьёва-Апостола Кант оказался не интересен никому из русских, побывавших в Кёнигсберге в годы его философской славы. Так, в апреле 1771 года через Кёнигсберг проезжал Никита Акинфьевич Демидов, представитель одной из богатейших семей России, почётный член Санкт-Петербургской Академии художеств и Вольного экономического общества, покровитель учёных и художников, состоявший в переписке с Вольтером. Всё, виденное за границей, Демидов подробно записывал в свой «Журнал путешествий». Шесть дней он провёл в Кёнигсберге. Про Канта в «Журнале» нет ни слова. В октябре 1773 года Демидов возвращался в Россию и снова шесть дней провёл в Кёнигсберге. Упомянут граф Кайзерлинг, в гостях у которого Никита Акинфьевич провёл вечер. Про Канта в «Журнале» опять ни слова.

Не менее четырёх раз посещал Кёнигсберг писатель и комедиограф Денис Фонвизин. В его дневнике описаны многие впечатления об этом городе и его жителях. Канту там места не нашлось.

В 1783 году в Кёнигсберге появился российский консул. До этого российское правительство периодически имело здесь доверенных лиц из числа местных жителей, которые могли выполнять различные поручения и состоять в переписке с Коллегией иностранных дел. 6 июля 1783 года Екатерина II подписала патент, в котором «консулем в городе Кёнигсберге и во всем Королевстве Прусском» назначался коллежский асессор Иван Исаков, служивший до того в Московском университете смотрителем над классами и при дежурстве. Ранее Исаков закончил Сухопутный шляхетский корпус и служил переводчиком с французского и немецкого языков. 15 декабря Иван Леонтьевич Исаков прибыл в Кёнигсберг. Первоначально главной задачей новому консулу было поддержание российской торговли, а также сбор и передача в Санкт-Петербург различной коммерческой информации. В 1785 году Исаков составил и отправил в Санкт-Петербург подробное «Описание столичного города Кёнигсберга» и окружавших его земель, в том числе портовых городов