Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

«От лица Господня» – это та самая жуткая отдаленность, которая у Мильтона «втрое дальше от лучей Небес и Господа, чем самый дальний полюс от центра Мирозданья отстоит». Именно она указана в географии дантовского Ада как глубочайшая бездна, где пребывает сам Сатана. Так отражается моральное утверждение, гласящее, что зло – это лишь следствие удаления от Бога и что само по себе оно не существует. Юнг в какой-то мере возражал против такого представления, указывая, что так мы рискуем недооценить автономную природу зла, его способность овладевать людьми и таящуюся в нем угрозу. Он принял более дуалистический взгляд, одно из достоинств которого – это привлечение внимания к серьезности гипотезы о деятельном духе зла, способном побуждать людей к поступкам. Полезно принять во внимание и альтернативную христианскую точку зрения, более близкую к классическим представлениям (не для того, чтобы бросить тень на Юнга: его внимание к центральности зла было особенно уместным после Второй мировой войны). Согласно ей, Бог считается центром, мировой осью добра, великим древом жизни и морального знания, а жестокость ада возрастает соразмерно удалению от этого центра и приближению к периферии.

Именно образ жизни бродяги – отчужденного кочевника, далекого от общественной нормы или идеала – избирают безжалостные профессиональные преступники с наклонностями садистов, в современном мире названные психопатами и даже в криминальной среде составляющие меньшинство, а также те, кто совершает самые частые и часто самые страшные преступления. «Недостойные войти в приличное общество» – это не устаревшее викторианское морализаторство, а мудрость: те, кто отказывается приносить надлежащие жертвы и в злобе нападают на братьев (особенно заслуживших свой успех), также обречены на скитания, поскольку их братья, в свою очередь, выявляют их склонность к обману, предательству и мести, разрывают с ними все связи и заставляют их искать новых и все еще наивных жертв. Этот мотив ужасающей, адской отдаленности отражен в том, сколь настойчиво в «Комментарии» повторяется фраза о Каине, который «удалился от соседства херувимов». Херувимы, как мы уже упоминали, – это крылатые стражи восточных врат в Эдемский сад, оберегающие рай наравне с пламенным мечом, который оборачивается во все стороны. Это ангелы суда, чье проницательное око позволит пройти лишь божественному; это монстры, которые возвышаются на самой границе категорий, там, где суд требуется прежде всего и где он наиболее труден. Они – судьи пограничных случаев.

Проясним этот момент и вновь поговорим о взаимосвязи периферии и центра. У каждого элемента порядка – то есть у каждого воспринятого образа и концепции, а также у каждой формы организации, психологической и социальной, – идеал находится в центре, окруженном периферией (можно обобщенно сказать, что центр у них есть). Еще раз повторим: периферия не противоположна центру, и их нельзя сопоставлять просто как тезис и антитезис. Периферия – это бесконечно градуированная множественность различий или противопоставлений, окружающая все, что можно опознать. Это мир во всем своем сложном многообразии, противостоящий конкретному, постижимому, знакомому, особенному и полезному. И если опираться на предпосылки определений, позволяющие существовать хоть чему-то центральному, то граница по определению «менее идеальна». Ее появление неизбежно, поскольку множественность, в противовес единству, занимает свое место, – и это также место необходимой свободы и экспериментирования. Однако все же в ней присутствуют «чудовищные формы». В этом смысле она может оказаться и адом, не в последнюю очередь как отдаление от идеала или Бога, чей суд становится все более страшным и грозным именно в той мере, насколько велико отклонение. Поэтому грешник, упорствующий в своем грехе и не желающий раскаяться, способен ощутить лишь возрастающий Божий гнев, но ничего больше – и неспособность к иным чувствам, как бы противоестественно это ни звучало, может стать оправданием для продолжения греха; так происходит самопожирающий, все более стремительный спуск в бездну.

Каин привыкает лгать. Это ведет его к братоубийству, к разрушению собственного идеала и отчуждению от себя, человека и Бога – от центра к одинокой окраине, месту скитаний. Нет никаких сомнений в том, что лжец отходит от Добра, от правдивого Логоса, ориентированного на высшее и создающего благое мироздание. Наверное, если выразиться более прозаично, то лжец отходит от собственного суждения. Это происходит сначала в пограничных случаях, где провести точное различие наиболее сложно и где легче всего солгать и оправдать свою ложь. Однако к этому слишком легко привыкнуть по мере того, как иерархия ценностей, определяющая наше мировоззрение, начинает носить патологический характер. Ложь, начавшись как отклонение от правильного и правдивого способа бытия, со временем все чаще становится линзой, через которую мы смотрим на мир. Поэтому в истории лжеца все выстраивается в неверном порядке. Он воздает должное чему-то совершенно неправильному. Это искажает мир, делая его местом отчуждения от собственного «я», от общества, от Бога, – полем, рождающим лишь тернии, так что само божественное становится не более чем ужаснейшим судом. В глазах лжецов неправильное становится ценным – они идут на это сознательно, по крайней мере каждый раз, когда лгут.

Есть и альтернативный взгляд, более поэтичный: лжецы поклоняются ложным кумирам (в духе Каина, который открыт к одержимости и сговору с люциферианским духом). Это неверное присвоение ценности, которое по мере повторения входит в привычку, совершается «на автомате» и становится частью характера, приводит к тому, что мир подчиняется ложному порядку, его явления получают неправильные имена и оказываются не на своем месте, а маловажным вещам отдается приоритет перед более важными. Может ли быть иначе, если ложь – это по определению фальсификация реального? Она калечит нашу способность к верному суждению, особенно когда становится привычкой, укоренившейся настолько глубоко, что мы уже не можем воспринимать мир иначе. Именно поэтому отец Зосима в «Братьях Карамазовых» предупреждает:

Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается страстям и грубым сладостям и доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям и себе самому. Лгущий себе самому прежде всех и обидеться может. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал