Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

сцене и при этом могут независимо действовать и вести беседу. То же самое истинно для нашего умения воображать вымышленных персонажей – или, если точнее, вероятные действия, отношения и реакции других живых людей в абстрактном рассмотрении. Способность вести внутренний диалог, пусть даже между «личностями», вступающими в интенсивное противоборство, по-видимому, представляет собой навык, которому можно обучиться и который можно отточить. Вероятно, среди известных нам людей его развил в себе прежде всего Сократ, который придал методикам мышления определенную форму, прояснил их и передал потомкам, став тем самым «отцом» философии; он в прямом смысле слова учил людей думать своим умом (или по крайней мере думать намного эффективнее), а не полагаться без тени сомнения на откровение или межличностный спор. Прославленные диалоги Сократа позволили ему достичь как минимум такого уровня.

Каждая живая идея (к таким относится любая, поистине достойная внимания) выражается не как простое описание, но как личность со стремлением, точкой зрения, целым миром, окружающим ее, и великим множеством эмоциональных откликов и ассоциируемых представлений. Диалог – это сражение, в которое вступают личности разных идей. Внутренний диалог, составляющий суть мышления – это война личностей, которая идет в театре воображения и оканчивается смертью проигравших (в силу необходимости – мучительной). Это сражение, которое ведут внутри идеи-личности, не отличается от войны богов на небесах, разыгрываемой в более широком масштабе, затрагивающем все общество: это всего лишь («всего лишь») та же самая война, только происходящая локально, в душе мыслителя, а затем – в воображении всех тех, кто подпал под влияние его мыслей. Именно так Логос индивида – процесс его сознания – устанавливает космический порядок и придает ему новую жизнь.

Потребность в испытании огнем – аналогия будет уместна – отражена и в ключевой идее алхимии: in sterquiliniis invenitur, в прямом смысле «найдено будет в грязи»; или, если сказать иначе, «самое важное, что вам нужно отыскать, найдется там, куда вы меньше всего желаете смотреть». Величайший вызов всему, что есть и чему следует быть, по всеобщему согласию и традиции всегда кроется в самом неизвестном – и в самом страшном. Поскольку он пребывает в нашей слабейшей психологической точке, мы очень сильно рискуем умышленно его не заметить, закрыв глаза: мы склонны оставлять неведомым то, чего сильней всего боимся. Именно поэтому все согласны в том, что сокровища и девы – величайшие драгоценности – пребывают под стражей драконов, и кроме того, именно поэтому жертва угодна Богу, поскольку встреча с чем-то по-настоящему новым в попытке возвыситься требует отказаться от всего, что мешает идти вперед. Часто ради этого мы неизбежно жертвуем тем, что любим больше всего. В свете этого намного легче понять ужасные требования, столь часто выдвигаемые Богом: высшему нужно отдать все, чтобы совершенство проявилось «на земле, как на небе» (Мф 6:10). Прогресс в мышлении – в самой науке – зависит от готовности встретиться с хаосом, пребывая под властью духа, который стремится вверх, к порядку, который хорош, или хорош весьма.

Именно предчувствие тревоги, боли, безнадежности и смятения, ассоциируемого с этой жертвой, – смертью наших прежних предубеждений, – питает характерную черту тирании: стремление противостоять свободе религии, совести, объединений и мысли. Тиран отвергает смирение, настаивая на том, что все необходимое уже известно. Он отрекается от своих отношений с искупительным духом, дарующим откровения, и удваивает ставку, когда становится ясно, что его исходные допущения неадекватны (Исх 7–10); он покоряется власти злого брата этого духа – соблазнителя и узурпатора, хозяина власти и обмана – и отказывается от постоянных маленьких смертей, от которых зависит само поддержание жизни. Такое действие – или, вернее, избегание – обрекает и его самого, и общество, которым он правит, на катастрофу, со временем уничтожающую все. Гибель руководящей идеи ведет к потере ориентиров на пути к просвещению.

Именно понимание реальности и неизбежности тоски, отчаяния, смятения – переходных стадий – заставляет нас приближаться к просвещению или к его посланцам с благоговейным страхом, сопротивлением или откровенной враждебностью. Не убьет ли хирургия, необходимая для удаления всех наших ложных ориентиров и несоответствий, самого пациента – или, по крайней мере, не заставит ли она его молить о смерти? Мы очень часто отвергаем раскаяние, даже когда нас не без причин обвиняют те, кто любит нас (и о чьей любви мы знаем). Мы отвергаем необходимость преображения, слепо и упрямо держась за свои предрассудки. Мы остаемся рабами своих узких корыстных прихотей, отказываясь признать даже намек на свою неполноценность, которую сами же и породили. Так кто же из нас сможет пережить веяние, которое оставит лишь самое лучшее, что есть внутри нас? Так мы избегаем исцеляющей смерти в огне, который одновременно является Богом и искупительным Словом. В «Евангелии от Фомы» об этом сказано так: «Тот, кто вблизи меня, вблизи огня, и кто вдали от меня, вдали от царствия».

Стражи райских врат – херувим и очистительное оружие Бога, обращающийся пламенный меч (Быт 3:24) – это драматические выражения комплекса подобных идей. Главная мораль всей Библии уже предвозвещается в этих вступительных историях, раскрывающих свои тайны на протяжении тысячелетий, как и подобает великим откровениям: «Иную притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф 13:31–32). И какова же истинная природа этого срубания и сжигания – губительного, но в то же время насаждающего, искупительного, удаляющего лишнее? Насколько на самом деле враждебна природа, наделившая нас смертной уязвимостью? Насколько сильно страдание свойственно самой жизни – и насколько его можно предъявить Богу, возложив на Него вину? И, напротив, насколько оно проистекает из самонадеянности и гордыни, из нашей неспособности попасть в цель, из самого греха? Возможно, его следовало бы не предъявлять человечеству как вину – а принять как наш собственный недостаток, рожденный безответственностью? Разве это не суть вопроса, не истинный крест?

Штопай дыру, пока невелика, – так гласит известная пословица. Голландцы строили плотины, способные выдержать разгул стихии, в ярости не уступающий сильнейшему шторму за последние десять тысяч лет. Земляные укрепления, которые возвел в Новом Орлеане Корпус инженеров Армии США, строились в расчете на бурю не страшнее тех, какие случались в минувшем столетии. И потом пришел ураган. Было ли это деянием Божьим, как указала страховая компания, или следствием умышленной слепоты? Когда бы ни случилась катастрофа, постигшая природу, государство или человека, нам не уберечься