Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

второй человек после папы Александрийского, такая была традиция в Древней Церкви, то есть это глав­ный помощник папы, и в Риме, и в Александрии. Позже Диоскор сам стал папой Александрийским). Их идея за­ключалась в том, что после воплощения Христа, после то­го как Он родился от Девы Марии, у Него одна природа, одна Ипостась и одно Лицо. При соединении во Христе Божественной и человеческой природ Божественная при­рода вытесняет человеческую. Божественная природа «съедает» полностью природу человеческую, как огонь пожирает масло, потому что они абсолютно разнокаче- ственны. Человеческая природа настолько слабее, что она поглощается Божественной. Что из этого следует?

Из этого следует, что Христос вел Себя так, как Он Себя вел, не по Своей человеческой природе, а по Своему Божественному естеству, которое совершенно и в прин­ципе свободно от греха. И поэтому Ему ничего не стоило отринуть прилог греха, Он не мог согрешить, потому что на земле Он был Богом в человеческом обличье. Хотя че­ловеческая природа была во Христе, не то что ее там во­обще не было, учили приверженцы Евтихия, но она была бессильна и ничтожна перед Его великой Божественной природой.

А у нас-то, у людей, иначе. Ведь даже в Омытии- Крещении мы не теряем свое человеческое естество — мы сохраняем способность грешить, мы падаем, значит, в нас человеческое естество присутствует, и поэтому мы никогда не сможем достичь через Христа обожения: Он- то Бог, сжегший Свое человеческое естество, а мы — нет. Поэтому учение, которое предлагали Евтихий и Диоскор, после долгих споров отвергается Церковью. Учение Евтихия — Евтихианство — с VII века стали именовать монофизитством.

В мягкой форме это учение как некое подавление человеческой природы природой Божественной при признании, что мы все же по человечеству единосущ­ны, а не чужды Христу, сохраняется в ряде так называе­мых древневосточных церквей: это Армянская Церковь, Коптская Церковь, Эфиопская Церковь. Себя они имену­ют миафизитами (^''афип; — одна природа). Другие цер­кви называют их монофизитами. Дело в том, что тон­кий в определениях греческий язык проводит здесь такое различие. ЕТ; — в женском роде — ^''а — употребляется чаще при сравнении: первый, один только, единствен­ный. Второй вариант подразумевает неосуществившуюся возможность. Скажем, еТ; аЬеХфо; — единственный брат (но, в принципе, могли быть и другие братья у говоряще­го, однако не родились), д ^ovoq — это замкнутое в себе полное единство, монада, нерасторжимая целостность. Учение Евтихия о полном растворении человеческого в Божественном не принимают и миафизитские церкви. Но они настаивают на том, что у Бога Слова воплощен­ного, то есть у Иисуса Христа, была только одна приро­да, слившаяся из двух — Божественной и человеческой. В этой единой природе присутствует и Божественное, и человеческое, но Божественное безусловно превали­рует. Когда-то патриарх-папа Кирилл Александрийский (376-444) сказал в споре с несторианами (о них чуть ни­же): «единая природа Бога Слова воплощенная» (^ta фб&к; год 0еод Xojov ае&аркш^ёуу). И на этом основании, и на основании решений Третьего Вселенского Собора (Эфес, 431 год), осудившего несториан, миафизиты настаивают, что именно их учение о Христе есть учение Древнейшей Церкви. И возможно, так оно и было в области дискур­сивного богословия, но христологическая терминология к концу IV века еще не установилась.

Однако, рассуждая просто, если принять точку зрения монофизитов-евтихиан и даже миафизитов, то или чело­веку надо так же растворить в себе человеческую природу божественной, как она была «растворена» во Христе, или у человека нет никаких шансов на обожение. Возможно, именно таким взглядом на спасение объясняется край­ний аскетизм египетского монашества, отраженный в коптских житиях: все человеческое такие подвижни­ки подавляют в себе до предела возможного — почти не едят, почти не пьют, почти не спят, почти не моются. Евангельский Иисус вел себя, как известно, иначе и да­же заслужил упреки толпы: «Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» [Мф. 11: 19]. У обычного, пусть и стремящегося жить во Христе чело­века его человеческая природа не растворяется в боже­ственной, и это люди знают опытно: они любят вкусно есть, высыпаться и соблюдать правила личной гигиены. Значит, в системе монофизитов шансов на обожение у та­кого «христианина с улицы» практически нет.

Замечу, что мне пришлось в начале 2000-х годов вести богословские собеседования в Эчмиадзине с армянскими христианскими мыслителями, и мы ощущали внутреннее единство нашей веры при всех терминологических раз­личиях, которые, по нашему мнению, ныне носят боль­ше филологический характер. О том же свидетельству­ют и собеседования православных с древневосточными церквями в Шамбези, в Швейцарии. То, что когда-то глу­боко разделяло Церковь, ныне далеко не так ощутимо, то ли из-за плохого понимания всеми нами глубинных от­тенков древнегреческого языка, то ли потому, что тогда взаимные обвинения были искусственно заострены ра­ди осуществления целей, далеких от поиска истинных смыслов христианской веры. Хотя мне и сейчас миафи- зитство, подобно термину омиусиос, кажется подступом к Истине, но еще не полным ее обретением.

Полное разделение Божественности и человечности Иисуса

Второй уклон — это учение константинопольского па­триарха Нестория (после 381-451), который утверждал, что во Христе присутствуют не только две природы, Божественная и человеческая, но и две ипостаси, и фак­тически два Лица. Иногда последователи Нестория го­ворят, что он имел в виду одно Лицо, соединяющее две ипостаси. Есть два направления несторианства, но оба они утверждают, что во Христе есть полное разделение природ и ипостасей.

«Божество пользуется Лицом человечества и челове­чество Лицом Божества, и, таким образом, мы говорим — одно Лицо двух», — учил Несторий. Из этого утвержде­ния следовало, что во Христе во время моления о чаше в Гефсимании и на Кресте страдал человек Иисус — Бог же не может страдать! С точки зрения классического понимания Бога Бог бесстрастен. Доказывалось это фи­лософски как дважды два, это была школьная задачка. Что такое страсть, страдание? Это ощущение неполно­ты, когда тебе чего-то не хватает, ты это желаешь или страшишься что-то потерять — здоровье, жизнь, близ­ких. Но поскольку Бог — полнота, наполняющая все во всем, Он ничего не может желать и ничего не может те­рять. Следовательно, Он бесстрастен. Это знали маль­чики 12 лет в греческой школе. Поэтому Иисус не мог страдать как Бог. А Он же на Кресте страдал. Да и во вре­мя Своей земной жизни страдал: Он хотел есть, хотел пить, уставал, ужасался, печалился смертью Лазаря — обо всем этом прямо говорится в Евангелии. Так страдать мо­жет человек, Бог страдать не может. Поэтому, рассуждал Несторий и его сторонники, во Христе не