Сновидения и способы ими управлять: практические наблюдения - Леон Гервей де Сен-Дени

совсем недавнего времени, когда я его снова повторил, эта музыка всегда вызывала в моих сновидениях соответствующее воспоминание, и как следствие, соответствующий мыслеобраз, безотказной формулой вызывания которого она стала.

Следует заметить, что именно воспоминание человека, а не общей картины, было сопряжено в моей памяти с восприятием музыкального мотива. Совсем не обязательно на балу, ни даже в бальном костюме, я видел эту даму, вызванную этой мелодией; всякий раз новые второстепенные идеи заставляли её войти в мир моих сновидений, в гущу самых разнообразных событий.

Вторая мелодия моей музыкальной шкатулки производила не меньший эффект, чем первая. Я использовала её подряд аж до восьми раз. После чего, я впадал в путаницу, подобную той, к которой привело увеличение числа ароматов. И точно так же я был вынужден остановиться, ещё раз признав, что всё, что связано с человеческим организмом, ограничено по сути. Но если обоняние и слух являются двумя чувствами, которые наилучшим образом могут исполнять функции наблюдателей в такого рода экспериментах, то посредством других чувств можно получить не меньшие результаты. Когда процедура уяснена, каждый сможет видоизменить её, исходя из своих склонностей и своей фантазии. Приведу ещё два заключительных факта, из шестидесяти трёх мною записанных. Один относится к чувству осязания; другой касается чувства вкуса.

«Я легко поранил себя в большой палец правой руки, что мне сильно мешало писать; давление пера приводило к настоящей боли. Два или три раза, во время сна я клал свою руку таким образом, что мой палец чувствовал боль и я просыпался. Каждый раз я признавал, что мне снилось, как я сижу за своим столом с пером в руке».

Другой вспоминаемый пример, которым я обязан своему чувству вкуса, оказался одним из тех, которые также доказали мне, что воображение умеет в наших сновидениях преобразовывать в кажущуюся [трёхмерную] реальность воспоминания какой-либо картины, статуи, или даже простого рисунка. Я думал, что какой-нибудь красочный отрывок, выбранный среди трудов некоторых великих поэтов и богатый на соблазнительные образы, будет тем, который подойдёт наилучше для решающего эксперимента. Все эти условия, которых я искал, показались мне объединёнными вот в этом замечательном отрывке из Метаморфоз Овидия:

Первыми стали они торговать красотою телесной.

Стыд потеряли они, и уже их чело не краснело:

Камнями стали потом, но не много притом изменились.

Видел их Пигмалион, как они в непотребстве влачили

Годы свои.

…

…уста прижимает

Он наконец, к неподдельным устам, — и чует лобзанья

Дева, краснеет она и, подняв свои робкие очи,

Светлые к свету, зараз небеса и любовника видит.

Я читал и перечитывал этот очаровательный отрывок, и вместе с одним художником из среды моих друзей, который, так же как и я, ценил все его нюансы, я попытался набросать на холсте композицию, которая отвечала бы тому, на что он нас вдохновлял. Во всё время этой работы я позаботился о том, чтобы держать у себя во рту небольшой кусок корня ириса, который я до сих пор никогда не пробовал на вкус. Дальше можно догадаться; поскольку я использовал в точности те же процедуры, о которых уже рассказывал; т. е. во время сна и без предупреждения заранее о ночи, когда этот эксперимент произойдёт, частью выше указанной специи было проведено между моими губами.

Итак, вот дословная выдержка из моего журнала — пересказ имевшего место сновидения:

«…Мне снилось, что я был в фойе Французского Театра в вечер генеральной репетиции. Там я встретил мадмуазель Августину Броан, которая объяснила мне, что они репетируют новую пьесу, автором которой был г-н Жюль L… (имя моего друга-художника), и что пьеса эта называлась Астарбе[118]. Роль Астарбе должна была играть мадмуазель X…, тогда как на D… была возложена роль Телемаха, а В… должен был играть роль туринского капитана. Как только она мне это сказала, я увидел, как в фойе входит мадмуазель X… в костюме, который настолько трудно было бы принять комитетом театра, насколько он был соблазнительным. Этот костюм состоял из розового муслинового шарфа, усеянного маленькими золотыми цветками с янтарным и жемчужным ожерельем, на котором висели цветные камешки. Браслеты античной формы окольцовывали её руки, а её бёдра украшала тонкая повязка. На её пальцах сверкали сапфиры. Её красота была поистине совершенной и в её белокурых волосах, как мне показалось, я увидел отблеск солнца. «Как поживаете?» — спросила она, приближаясь ко мне..».

Продолжение этого сновидение здесь не представляет интереса; но этот отрывок заслуживает того, чтобы его проанализировать. Разве не очевидно, что вкус ириса внезапно вызвал в моём уме идеи, которые я сделал с ним сопряжёнными, и образ статуи Пигмалиона, такой какой мы её представили себе и зарисовали, мгновенно родился и ожил пред очами моего ума? Г олова этой статуи, как мы её нарисовали, имела некоторое сходство с мадмуазель X… Отсюда эта ассоциация идей, которая подвигла меня увидеть во сне эту самую мадмуазель X…, и которая совершенно естественно привела меня в фойе Французского Театра. Но возможно ли видеть во сне Французский Театр без того, чтобы не возникла мысль об Августине Броан? Поэтому я подумал об этой выдающейся артистке; и тотчас же я её увидел, и она стала видимым переводом моих собственных идей. Итак, эти идеи, по какому пути они пошли? Идея Пигмалиона, уже возникшая, повлекла за собой воспоминания того знаменитого романа Фенелона, который предоставлял мне материал более чем одной латинской темы в моём детстве. Затем в моей памяти всплыли Астарбе, Телемах, Адраст и благодаря вторичным идеям, механизм которых я изложил выше, я сделал из них персонажей трагедии, роли которой я сразу же распределил между актёрами театра, в который я был перенесён. О статуи Пигмалиона вопросов больше нет, так как эпизод романа-поэмы, в который я себя перенёс, совсем не упомянут; но речь идёт об этой Астарбе, хозяйке Пигмалиона, исключительно красивой. Итак, мадмуазель X… стала Астарбе, полностью оставаясь тождественной с мыслеобразом, вызванным кусочком ириса, который в одночасье является и источником и основанием сновидения, который, так сказать, оторвался от холста, на котором мы его нарисовали, и который наконец появился весь украшен дарами, которыми она обязана римскому поэту:

То он ласкает ее, то милые девушкам вещи

Дарит: иль раковин ей принесет, иль камешков мелких,

Птенчиков, или цветов с лепестками о тысяче красок,

Лилий, иль пестрых шаров, иль с дерева павших слезинок