Кризис психоанализа - Эрих Зелигманн Фромм

Ознакомительный фрагмент

«принципом исполнения». Не могло ли быть, что Маркузе разделял популярное заблуждение, согласно которому «принцип удовольствия» относится к гедонистической норме, предполагающей, что цель жизни – удовольствие, а «принцип реальности» – к социальной норме, согласно которой устремления человека должны быть направлены на труд и следование долгу? Фрейд, конечно, ничего этого не имел в виду; для него принцип реальности был «модификацией» принципа удовольствия, а не его противоположностью. Фрейдовская концепция принципа реальности заключается в том, что каждому человеческому существу присущи способность наблюдать реальность и тенденция защищать себя от ущерба, который могло бы нанести неограниченное удовлетворения инстинктов. Такой принцип реальности совершенно отличен от норм данной социальной структуры: одно общество может очень жестко ограничивать сексуальные поползновения и фантазии, и, следовательно, принцип реальности будет направлен на защиту индивида от вреда, который тот мог бы причинить себе, заставляя его подавлять подобные фантазии. В другом обществе могут быть совершенно противоположные обычаи, и, следовательно, не будет причины, чтобы принцип реальности мобилизовал сексуальное подавление. «Принцип реальности» в понимании Фрейда – один и тот же в обоих случаях; различается же социальная структура и то, что я назвал бы «социальным характером» в данной культуре или классе. (Например, воинственное общество породит социальный характер, поощряющий агрессивные тенденции, а стремления к сочувствию и любви подавляющий; в мирном, ориентированном на сотрудничество обществе будет иметь место противоположное. В XIX веке в среднем сословии стремление к удовольствиям и тратам подавлялось, в то время как ограничение потребления и накопление поощрялись; ста годами позже социальный характер стал поощрять траты и не одобрять накопления, рассматривая скаредность как противоречащую требованиям общества. В каждом обществе человеческая энергия трансформируется в специфический вид, и такая энергия может использоваться обществом для собственного должного функционирования. Соответственно, то, что подавляется, зависит от системы и социального характера, а не от иного «принципа реальности.) Однако концепции характера в динамическом смысле, как его понимал Фрейд, вовсе нет в работах Маркузе; можно предположить, что так происходит потому, что такая концепция не «философская», а эмпирическая.

Не менее серьезно и искажение теории Фрейда Маркузе при использовании фрейдовской концепции вытеснения. «”Вытеснение”, “репрессивный”, – пишет Маркузе в “Эросе и цивилизации”, – используются для обозначения как осознанного, так и бессознательного, как внешнего, так и внутреннего процессов ограничения, сдерживания и подавления». Однако центральной категорией в системе Фрейда является «вытеснение» в динамическом смысле: то, что вытесняется, не осознается. При использовании понятия вытеснения и для осознанных, и для бессознательных явлений теряется все значение фрейдовской концепции вытеснения и бессознательного. Действительно, слово «вытеснение» имеет два значения: первое – разговорное, а именно в смысле ограничения и принуждения; второе – психологическое, используемое Фрейдом (хотя в этом психологическом смысле оно использовалось и раньше), означает удаление чего-то из сознания. Эти два значения сами по себе не имеют никакого отношения друг к другу. Используя их без разбора, Маркузе запутывает центральное положение психоанализа. Он обыгрывает двойное значение слова «вытеснение», как будто оно едино; тем самым значение вытеснения в психоаналитическом смысле утрачивается, хотя и предлагается прекрасная формула, объединяющая политическую и психологическую категории благодаря двусмысленности термина.

Другим примером того, как Маркузе обходится с теориями Фрейда, является обсуждение теоретического вопроса консервативной природы эроса и инстинкта жизни. Маркузе обыгрывает тот «факт», что Фрейд приписывает одну и ту же консервативную природу (благодаря возвращению на более раннюю стадию) и эросу, и инстинкту смерти. Маркузе явно неизвестно, что после некоторых колебаний Фрейд пришел в «Очерке психоанализа» к противоположному заключению, а именно – что эросу не свойственна консервативная природа; к такому заключению Фрейд пришел, несмотря на огромные теоретические трудности, которые это породило.

Если освободить «Эрос и цивилизацию» от излишнего многословия, то Маркузе представляет как идеал для нового человека в нерепрессивном обществе возрождение его до-генитальной сексуальности, особенно садистской и копрофильной тенденций. На самом деле идеалом «нерепрессивного общества» Маркузе представляется инфантильный рай, где вся работа – игра и где нет серьезных конфликтов или трагедий. (Маркузе так никогда и не касается проблемы конфликта между этим идеалом и автоматизированной промышленностью.) Этот идеал регрессии к инфантильной либидозной организации сочетается с нападками на доминирование генитальной сексуальности над до-генитальными побуждениями. С помощью игры словами подчинение оральных и анальных эротических устремлений верховенству генитальности отождествляется с моногамным браком, с буржуазной семьей и с принципом, согласно которому сексуальное удовольствие позволительно только в том случае, если оно служит продолжению рода. В своих нападках на «доминирование» генитальности Маркузе игнорирует очевидный факт, что генитальная сексуальность ни в коей мере не привязана к размножению, что мужчины и женщины всегда получали сексуальное наслаждение без намерения продолжить род, а способы предотвращения зачатия уходят в глубину веков. Маркузе, по-видимому, хочет сказать, что, поскольку извращения – такие как садизм или копрофилия – не могут привести к зачатию, они более «свободны», чем генитальная сексуальность. Революционная риторика Маркузе затемняет иррациональный и антиреволюционный характер его установки. Как некоторых представителей авангардного искусства от де Сада и Маринетти до современности, его привлекает инфантильная регрессия, извращения и – на мой взгляд – в более скрытной форме разрушительность и ненависть. Выражение распада общества в литературе и искусстве и научный анализ этого достаточно правомерны, но революционер не должен разделять такие взгляды и прославлять болезни общества, которое он хочет изменить.

Тесно связано с этим возвеличивание Маркузе Нарцисса и Орфея, в то время как Прометей (которого Маркс, кстати, называл «благороднейшим святым и мучеником в философском календаре») низведен до «архетипического героя принципа исполнения». Орфико-нарциссические образы «вверены преисподней и смерти». Орфей в соответствии с классической традицией «связан с введением гомосексуальности». Однако, говорит Маркузе, «как Нарцисс он отвергает нормальный эрос, и не ради аскетического идеала, а ради более полного эроса. Как Нарцисс он протестует против репрессивного порядка сексуальности для продолжения рода. Этот орфический и нарциссический эрос есть отрицание такого порядка – Великий Отказ». Великий Отказ определяется также как «отказ принять отделение от либидозного объекта (или субъекта)»; в окончательном анализе это отказ от взросления, от полного отделения от матери и почвы, от полного сексуального удовольствия (генитального, а не анального или садистского). (Как ни странно, в «Одномерном человеке» Великий Отказ полностью меняет свое значение, хотя эта перемена не упомянута; новое значение – это отказ от преодоления разрыва между настоящим и будущим.) Хорошо известно, что такой идеал в точности противоположен фрейдовской концепции развития человека и соответствует его концепции невроза.

Этот идеал освобождения от верховенства генитальной сексуальности, конечно, тоже совершенно противоположен той сексуальной свободе, которую предложил Рейх и которая сегодня полностью реализуется.

Какова бы ни была суть требования возрождения этих давно практикуемых