Сексуальные отношения. Деконструкция Фрейда - Жан-Люк Нанси

сложиться «в себе», так что вне-бытие, бытие-в-отношении предваряют, предвосхищают в нем всякое возможное «бытие» или «становление». Трансцендентал, одним словом, условие возможности бытия как «бытия-к» или экзистенциал в смысле Хайдеггера (который сам, впрочем, в качестве экзистенциала пол не рассматривает: анализ этого вопроса вы найдете у Деррида).

Если в поле («сексе») и есть что-то от сечения (того деления, парадигмой которого является речь Аристофана в платоновом Пире), то лишь в том смысле, что единого, который подвергается такому сечению, изначально нет, так что сечение это неизменно ему предшествует. А это значит, что сечением, разделением, разлучением чего бы то ни было оно, в сущности, не является. Перед нами лишь отношение в его изначальной форме, изначальная «экспозиция», то есть экспозиция самого начала, происхождения как такового: если начало и «есть» происхождение, то это значит, что начало растворяется в отношении.

Мы не имеем начала и не являемся началом себя самих – вот что такое сексуальные отношения. Отношения раньше, изначальнее любого самопорождения или самообразования. Это относится ко всем отношениям, в том числе и к отношениям между отношениями, на которых наше существование зиждется – но именно в сексуальности это становится очевидным, выходит на первый план: оно и призвано как раз «это» явить.

Вот почему в нем налицо две стороны: возможность порождения другого (который становится «результатом» или «третьим» лишь ненадолго, сам, в свою очередь, подвергаясь «сечению»), и возможность отношений-безотношений – того, о чем мы как раз с самого начала и говорили.

* * *

Итак, нет никакого результата, не в чем отчитываться, нечего объяснять, а главное – нет самого вопроса: нет того, к чему, собственно, нужно идти. Вопроса нет, но зато есть обращение, апелляция, призыв – то, что по-английски называется sex-appeal. Призыв, претендующий не на ответ, а на то, чтобы его расслышали, чтобы другой вернул его: только тогда отношения – их приход и уход, их приближение и повторение – смогут действительно состояться.

В фильме Кларенса Брауна «Давай поженимся» герой рассказывает женщине о светлячках, которые, загораясь, пробуждают в своих сородичах половой инстинкт. Женщина эта живет в отдельной комнате, перегородка которой не достигает до потолка, так что свет из нее проникает в комнату занимающего соседнюю комнату мужчины. Однажды, когда в квартире гаснет электричество, тот одалживает ей фонарик, которым и пользуется она, чтобы подать ему в дальнейшем сигнал – сигнал о своем желании. Но это световое подмигивание не выполняет здесь роль простого сигнала: здесь, после рассказа о светлячках, когда фильм заканчивается, так и оставляя нас в неведении о том, стали его герои любовниками или пег, он становится знаком, не имеющим иного значения, кроме себя самого: не просто знаком, себя экспонирующим, выставляющим напоказ, демонстрирующим, а знаком, который к этой демонстрации, этому свету, этому блеску целиком сводится – который и есть не что иное, как ничего не освещающая, подобная спазме вспышка. Я-сам предстает здесь именно спазмой – световой спазмой в ночи отношений.

Я уже говорил о желании: то, о чем идет речь, не является желанием объекта. Это не отношение к чему-то, к какой-то вещи – это отношение (внимание, тяготение) к отношениям как таковым. Вот почему можно высказать несколько соображений в отношении языка сексуальных отношений – того языка, который является в них участником. Если, занимаясь любовью (половой акт часто называют именно так, и над этим не грех задуматься), мы говорим, то лишь для того, чтобы высказать наше удовольствие или желание – язык отношений есть не что иное, как они сами. Эти сексуальные выкрики с их тавтологическим характером замечательны тем, что, наряду с поэтическим и, может быть, фактическим использованием языка, представляют собой тот случай, когда язык устремляется к пределу своего значения.

Формулой-схемой этого случая является восклицание «мне хорошо!», повторяющееся столь часто у Сада. Языковая избыточность пола, или, если угодно, сексуальная избыточность языка, устремляет здесь эти два главных вида отношений друг к другу так, словно каждый является для другого пределом, никогда не сливаясь с ним, но в то же время отсылая к нему как к своему условию или своему тайно чаемому исходу. Мы говорим, чтобы наслаждаться, а наслаждаемся, чтобы говорить – то и другое, секс и язык, не только заменяют друг друга, но друг друга исключают, исчерпывают, воодушевляют.

«Мне хорошо!» – да, но и «Тебе хорошо!», и «Кончай!» – эти выкрики не говорят ничего, они провозглашают, демонстрируют, выставляют напоказ триумфальное «есть» сексуальных отношений, отношений, которые как раз тогда и «есть», когда сказать относительно них оказывается нечего.

Название известного фильма «Крики и шепоты» не случайно, надо полагать, вбирает в себя весь диапазон доступных нам восклицаний. Хотя по замыслу автора название фильма не имеет прямого отношения к нашей теме, порнографические сайты и секс-шопы им, как известно, охотно пользуются.

Хотя обе эти предельные возможности абсолютно противоположны, противостоя друг другу как полнота наслаждения обладанием, с одной стороны, и полнота любовного блаженства, с другой, все регистры восклицания (независимо оттого, служило ли оно выражением и проявлением жажды обладания со стороны, пользуясь греческим словом, эраста, т. с. любящего, или стремления отдаться со стороны эромена, т. е. любимого), связывает друг с другом тонкая, почти незаметная нить, позволяющая выделить в восклицаниях четыре простейших, вступающих между собой в различные комбинации, декларативных высказываниях: я овладеваю тобой/я наслаждаюсь/ты овладеваешь мной/ты наслаждаешься. Непрерывность этой нити обусловлена тем, что все эти высказывания, пусть неявно, по сути своей порнографичны: в самом факте произнесения слов во время любовного акта есть нечто такое, что по меньшей мере скрыто и асимптотически сближает их с порнографией. Именно поэтому и было решено посвятить им особую статью в посвященном порнографии словаре. Если мы определим порнографию как выставление напоказ того, что показу не подлежит – не подлежит не в силу своей непристойности, а в силу того, что – как, например, имеющие место у мужчины и женщины в половом акте выделения, или радостные эмоции, которые они испытывают (вокруг этих двух понятий: выделения, или эмиссии, и эмоции, все как раз и построено) – показу буквально не поддается, то станет понятно, почему восклицания, независимо от того, носят ли они собственно сексуальный или, в более широком смысле, любовный характер («я люблю тебя» принадлежит к этому же регистру: дело тут в интонации) уже сами по себе, в том, как мы их реально переживаем, представляют собой начальный род порнографии и почему то, что называем мы порнографией, без них не обходится. Слово выставляет здесь напоказ то, что не показывается, подчеркивает, что по отношению к поддающемуся показу налицо некий избыток – парадоксальный избыток чувства над самой чувственностью, избыточное признание в его, признания,