Сексуальные отношения. Деконструкция Фрейда - Жан-Люк Нанси

плане – хотя именно их можно, в принципе, мыслить как нечто первичное (сначала группа, родители, потом ребенок; сначала язык, а потом субъект; сначала дифференциация, а уже потом род и половая определенность).

«В начале были отношения» – именно эта формула была бы, пожалуй, правильной, если бы не противоречие, заложенное здесь в глаголе «быть». Ясно, однако, что бытие, как его обычно понимают (то есть в качестве субстанции, субъекта, чего-то устойчивого и ограниченного) быть в начале не может, ибо в противном случае ему пришлось бы каким-то образом из себя выйти. Именно на этом стоит вся философия от Платона до Гегеля и далее до наших дней.

Бытие в классической онтологии, которой мы, условно и несколько упрощенно, противопоставляем ту, что была, вслед за Гегелем, открыта Хайдеггером и которую Деррида и Делез у него унаследовали – предстает как раз тем, что мы получаем, когда от отношений целиком отвлекаемся. Все, что, мы рассматриваем как некое единство, из всех отношений изъято.

Если быть самим собой значит вступать в некие отношения, отличающие себя самого от других и от самого себя (последнее необходимо, чтобы оставаться собою и, в то же время, самим, то есть тем же самым), то быть «единым» значит, напротив, от себя удаляться. Отношения, таким образом, имеют в виду нечто такое, что направлено от «одного ничто» к еще «одному ничто». То есть от одного бесконечно удаляющегося пункта к другому. При этом нет, собственно, ничего, что было бы таким образом «направлено». Никакого актанта/субъекта/подлежащего у этой активности нет. Есть лишь близость: одно вместе с другим, то есть рядом с ним (apud hoc).

Именно близость является здесь главной категорией – и не просто близость, а, скорее, интимность, превосходная се степень: то, что глубже всего проникает в недра, в тайны, в святая святых одного и другого.

Важно понять, что сводя дистанцию к минимуму, мы не устраняем ее, а, напротив, сообщаем ей крайнюю интенсивность. Что слово «крайнее» вообще означает? Оно означает, что достигнут некий предел – достигнут, но вовсе не упразднен. Коснуться предела – вот предел отношений (да и касания как такового: ведь сексуальные отношения и есть не что иное, как апофеоз «касания» в лобзании и любовной ласке).

Однако подлинной категорией является, строго говоря, не близость, а приближение. Не состояние, а движение (сюда входят и перемещение в пространстве, и колебания интенсивности, и смена состояния). У приближения есть два свойства: с одной стороны, оно бесконечно (так как стороны сближаются асимптотично), с другой (это следствие из первого) оно, в соответствии с логикой не-единства, носит характер фрагментарный, дискретный, постепенный – от одной зоны к другой.

В результате оказывается, что приближение включает в себя движение как поступательное, так и возвратное, что оно периодически возобновляется (это проявляется не только в ритмичности полового акта, в ритмической логике ласки, прикосновения, усиливающего ощущения повторения, но и возобновлении самих актов, периодичность которых не подчиняется какой-то определенной программе).

Повторяясь, приближение делает свое дело: неуловимое или неизменно отдаляющееся единое совершает возвратно-поступательное движение, оказываясь в конкретной зоне, месте, детали. Это напоминает жест живописца, фотографа, может быть, музыканта – любого художника вообще: приближение к единству достигается здесь исключительно через его части, детали (так что не ясно даже, вправе ли мы говорить в данном случае о «его» деталях). Что делает образ искусством? Движение деталей туда-обратно по отношению к целому.

Упражнение в этом приближении именуется вниманием. Вниманием, то есть состоянием, когда мы оказываем той или иной зоне и детали активное предпочтение, ценим ее, смакуем, любуемся ею, ее ласкаем (вспомним Сезанна с его «элементарными впечатлениями», Витгенштейна, требующего, чтобы ему воспроизвели «эту вот синеву», микротональную музыку, и т. д.).

От интенциональности, о которой говорит феноменология, внимание отличается тем, что она представляет собой не ориентацию на объект, а напряженное тяготение к месту, с которым важно не совпасть, а «совместиться», сцепиться, вступить в контакт. Мы называем это «совмещение» «удовольствием», потому что оно дает в определенной зоне доступ к единству: усваивающее, поглощающее единство (результат интеграции, восприятия, организации) оказывается при этом утрачено, уступая место единству выброса, взрыва, вспышки.

Можно вообще противопоставить слова с приставками «о» или «при» (приближение, привычка, пристрастие, обращение, обожание) словам с приставками «ин» или «в» (интенция, инспекция, вторжение, воплощение…). Но приставка «при» приставкам «а» и «ин» нисколько не противоречит: она лишь выводит внутреннее и интимное наружу, поскольку эти последние не пребывают в себе как в замкнутом единстве.

* * *

Установив, таким образом, абсолютную несоизмеримость отношений вообще (не существует отношений, соизмеримых с чем-то «одним», будь это одно из двух, или единство двух или многих, да и самим себе отношения единой мерой служить не могут), можно сказать, что сексуальные отношения являются воплощением несоизмеримости отношений как таковой – несоизмеримости, взятой в отдельности и продемонстрированной ради нее самой. Сексуальные отношения представляют собой отношения по преимуществу.

Можно сказать тогда, что хотя все отношения без исключения (неважно, идет ли речь о связи, обмене, встрече, дележе или союзе) могут быть тем или иным образом завершиться, кончиться пресыщением и/или себя исчерпать, сексуальные отношения воплощают собой принципиальную незавершенность отношений как таковых – иными словами, что сексуальная составляющая любых отношений (будь то языковых, общественных, аффективных или эстетических) лежит именно в измерении незавершенности. Пол там, где нет продукции, результата, полагания определенных границ.

Пол как телесная определенность – «сексуальность» или «сексуация» – это включение тела в отношения. Само тело есть включение в отношения: оно с самого начала находится в отношениях, так как представляет собой, по сути дела, не что иное, как экспозицию, обнаружение, обнажение. Это обнаружение ради себя самого и без какой либо иной цели (то есть без цели вообще, абсолютное) и есть пол.

Это не значит, будто «пол» тем или иным способом предопределен – наоборот: это оставляет открытым вопрос о том, как различие полов рассматривать, можно ли и как можно распределять по ним, можно ли пол так или иначе вменять, можно ли или нельзя связывать пол с биологической, онтологической, социологической или иной идентификацией субъекта.

Дело не в распределении полов и в том, насколько текучей и неустойчивой может половая определенность внутри нас и в наших отношениях оказаться важно здесь лишь само сечение: псевдотермин, которым я пользуюсь по ходу дела не для того, чтобы связать пол («секс») с неким «дроблением на секции» (тем более, что сближение между этими понятиями, не раз предпринимавшееся, современная этимология отвергает, оставляя происхождение слова «секс» без внятного объяснения), а для указания, скорее, на что-то такое, что высекается, выносится, обнаруживается «вне себя» еще до того, как успеет