Сексуальные отношения. Деконструкция Фрейда - Жан-Люк Нанси

по Юму, как удовольствие, которым заражает нас (путем «симпатии», или, как мы теперь говорим, «эмпатии») удовольствие, ощущаемое другим в собственном теле – красота желанного мною тела и есть то самое, чем это тело нравится самому себе.

Отношения между полами распределяются, таким образом, как в полифонической музыке, по трем регистрам, в каждом из которых мы обнаруживаем удовольствие и желание, устремленное к самому себе, поскольку их равенство самим как раз и состоит в том, что они выступают по отношению к себе как иные. Именно по этой причине, будучи равны себе лишь в меру отличия от себя, сексуальные отношения не могут не быть бесконечными – иными словами, они, не имея конца, каждый раз оказываются налицо целиком.

Под конечностью отношений или наслаждения (на которую Лакан недвусмысленно нам указывает) следует понимать то, что размечает в сексуальной бесконечности паузы (то, что придает им финальность, но, в то же время, и рафинированность). Бесконечность сексуальных отношений – это не дурная бесконечность, в силу которой мы вечно оказываемся в одной и той же дыре (выражение, которое можно, разумеется, понимать двояко). Это бесконечность благая и актуальная – актуальная бесконечность самого акта как акта, который себя превосходит. Пол по самой сути своей себя превосходит – вот почему он, опять же по сути своей, всегда возбужден. Ибо соотносится с самим собой, в том смысле, о котором я говорю, как раз и значит возбуждаться: выдаваться наружу, выходить из себя, бить фонтаном.

Желание, умиротворяясь, отнюдь не гаснет: разряжаясь, оно вновь себя превосходит. Так называемое «завершающее» удовольствие завершает лишь очередной цикл в не знающей конца последовательности. К тому же оно, удовольствие это, в буквальном смысле слова избыточно: до недовольства от него один шаг. Истощаясь, оно истощает: в нем слышна жалоба, стон, порою мольба.

Конечно, акт «потребляет себя», себя исчерпывает, но не в форме энтропийной полноты или симметричного ей зияния под маской фантазма: исчерпывая себя, акт не прекращается; не представляя собой ни единицы, ни двоицы, он не подводит никакого итога, не прекращает заканчиваться и вновь начинаться. В каком-то смысле, он соприкасается с простым чувством существования – или головокружения от него – но существования и не слитного, и не раздельного, так как то и другое суть лишь два способа с подлинным существованием разминуться.

Возбуждение удовольствия, вызванного напряжением, не является «предварительным», как называл его Фрейд. А если и является, то лишь в том смысле, что стоит на пороге – limen – интимного соприкосновения собственной возбужденности. Именно такова логика эрогенных зон, которой удовольствие напряжения и напряженность удовольствия в равной степени повинуются. Тело здесь трансцендентально в качестве эмпирического (или экзистенциально в качестве экзистенции): его деление на зоны, ничем заранее не обусловленное и физиологическому делению нимало не соответствующее (я отвлекаюсь здесь, по нехватке времени, от рассмотрения вопроса о связи генитальных зон с репродуктивной функцией, о совпадении, возможном, но вовсе не обязательном, избытка в наслаждений с избытком в оплодотворении), задает промежутки, которые, собственно, и наделяют нас полом.

Пол разделяется здесь, так сказать, на зоны (zone, по-гречески, означает «пояс», в смысле того, что разграничивает, разделяет). Отличие одной зоны от другой (груди от живота или уха, губ от подмышек – но можно ли вообще именовать зоны словами, уже имеющими анатомическое значение: ведь зоны – это, в том числе, процесс их образования, так называемая ласка, регистром которой является поцелуй?) это отличие одновременно ничтожное и абсолютное: неразличимое, так оно и есть не что иное, как само различение – тот живой процесс различения, за которым никакое определение не угонится.

Зоны имеют значение не сами по себе как субстанции, или, в данном случае, как органы: если это и органы, то органы удовольствия-желания, то есть органы тела не физиологического, а бестелесного. Зоны имеют значение в качестве эроса: они не производят его на свет, не содержат его в себе – возбуждаясь, позволяя себя возбудить, они сам эрос и есть: их значимость как того, что, дифференцируясь, выходит за собственные пределы, никакому исчислению не поддается. Как не поддаются исчислению ни количество зон, ни их границы: уже Фрейду было известно, что эрогенным может оказаться все тело в целом. Зоны имеют подвижные, мимолетные очертания, идентичные жестам, которые их выводят, возбуждают, воспламеняют. И в этом смысле зон столько же, сколько есть жестов, которые их вновь и вновь очерчивают и варьируют.

Существуют, конечно, области привилегированные – области, в которых собственно генитальная сфера, а, следовательно, и продолжение рода, сплетается с эротизацией в один узел. Это не значит, однако, что значение одного сводится без остатка к другому: удовольствие и ребенок вполне могут выступать как две отдельные, не обязательно накладывающиеся друг на друга, фигуры непредсказуемого выхода за собственные пределы. Именно поэтому, возможно, они и не хотят зачастую друг о друге ничего знать: удовольствие не желает признать себя в способности продолжения рода, а ребенок, в свою очередь, не видит связи своей с отношениями, плодом которых он стал. В этом смысле, отношения не признают наличие ребенка, и ребенок не признает наличия отношений. И те и другие вынуждены настаивать, что никакого отношения между ними нет: запирательство, с которым и той, и другой стороне приходится волей-неволей мириться.

Как соотносятся друг с другом тело удовольствия, с одной стороны, и тело ребенка, с другой? Тело ребенка можно рассматривать как отделившуюся эрогенную зону, усвоившую себе самостоятельную судьбу. Тело удовольствия может сообщаться с телом ребенка путем отверстий: того, что открывается и закрывается, поглощая и выбрасывая те или иные элементы – воздух, влагу, жидкости, тепло, ткани, напряжение.

* * *

Нам возразят, возможно, что дискурс этого разбитого на зоны тела есть не более, чем наша интерпретация? Но ведь разбиение на зоны, да и сам эрос, и есть не что иное, как само-интерпретация тела (или души, если вам это слово больше по нраву)! Пол по самой природе своей выступает толкователем самого себя: партия, которую он разыгрывает и исполняет, и представляет собой как раз становление полом. Он разыгрывается как партитура: он разыгрывает свою собственную партитуру, свое собственное распределение по партиям различных полов. Разбитое на зоны тело наносит на себя своего рода геральдические знаки – знаки того, что различение здесь действительно состоялось.

Мы не собираемся отрицать ни напряжение как таковое, ни тот факт, что оно не способно достичь состояния, в котором преодолевалась бы противоположность между напряжением и разрядкой: напряженности, увековечивающей себя в своем для себя присутствии. Достичь такого состояния, конечно же, невозможно, но этого и не требуется. Достижение важно постольку, поскольку достигается лишь оно само: достижение становится приобретением