Ирвин Ялом - Мама и смысл жизни

[Щелчок — кассета кончилась.]

Мерна как в тумане тронула машину и через несколько минут свернула направо на Сакраменто-стрит. До кабинета доктора Лэша оставалось два-три квартала. Мерна поняла, что дрожит, и удивилась. Что делать? Что ему сказать? Быстрей, быстрей — сейчас его чертовы часы начнут отсчитывать сто пятьдесят долларов.

Одно я точно знаю, сказала она себе, я не отдам ему кассету, как обычно. Я должна послушать это еще раз. Совру, скажу, что забыла ее дома. Перепишу на другую кассету, а эту верну в следующий раз. А может, просто сказать, что потеряла? Если ему не понравится — его проблема!

Чем больше Мерна думала, тем больше уверялась, что не скажет доктору про нечаянно подслушанную диктовку. Зачем отдавать козырную карту? Может, скажет — потом когда-нибудь. Или никогда. Он все же скотина! Мерна подъехала к кабинету доктора. Четыре часа. Настало время для разговоров.

— Мерна, заходи. — Эрнест всегда звал ее Мерной и на ты, а она его — «доктор Лэш», хотя он часто указывал ей на эту асимметрию и приглашал звать его по имени. В этот день он, как всегда, был в темно-синем блейзере и белой водолазке. У него что, другой одежды нет? — подумала Мерна. И эти поношенные туфли. Удобно одеваться — одно дело, неряшливо — совсем другое. Он вообще слыхал про такую вещь, как гуталин? А пиджак совсем не скрывает «велосипедную покрышку» вокруг талии. Если бы я с тобой играла в теннис, подумала Мерна, я бы тебя до смерти загоняла. Ты бы у меня пошевелил булками.

— Ничего страшного, — добродушно сказал он, когда Мерна призналась, что забыла кассету. — Принесешь на следующей неделе. Я пока новую вставлю.

Он содрал обертку с новой кассеты и вставил ее в магнитофон.

Воцарилось обычное молчание. Мерна вздохнула.

— Тебя, кажется, что-то беспокоит, — заметил Эрнест.

— Нет-нет, — откликнулась Мерна. Лицемер, подумала она, какой лицемер! Притворяешься, что заботишься обо мне. Можно подумать, тебе не все равно, что меня беспокоит. Тебе плевать. Я знаю, как ты на самом деле ко мне относишься.

Опять молчание.

— Я чувствую, что между нами сегодня большое расстояние, — заметил Эрнест. — Ты тоже?

— Не знаю, — Мерна пожала плечами.

— Мерна, я все думаю о прошлой сессии. У тебя после нее возникли какие-то переживания?

— Все как обычно. — У меня есть преимущество, думала Мерна, и сегодня он у меня отработает свои деньги как миленький. Я заставлю его попотеть. Она выдержала длинную паузу и спросила: — А должна была?

— Что?

— Я должна была сильно переживать по поводу прошлой сессии?

На лице Эрнеста отразилось удивление. Он посмотрел на Мерну. Она глядела на него в упор, не мигая.

— Ну… — сказал он, — я просто хотел узнать, переживала ли ты что-нибудь. Может быть, моя реплика про майку и службу знакомств вызвала у тебя какие-то чувства?

— Доктор Лэш, а у вас есть какие-то чувства по поводу этой реплики?

Эрнест выпрямился в кресле. Сегодняшняя прямота Мерны его очень удивляла.

— Да, я много чего по этому поводу чувствую, — неуверенно сказал он. — И в основном ничего хорошего. Я чувствую, что нагрубил тебе. Ты, наверное, порядком рассердилась.

— Ну, да, я рассердилась.

— И обиделась?

— Да, и это тоже.

— Подумай об этой обиде. Может, она тебе напоминает про какое-то другое место? Другое время?

Ах ты наглый червяк, подумала Мерна. Я тебе не дам уползти. Столько ездил мне по ушам про «здесь и сейчас».

— Доктор Лэш, может быть, нам лучше остаться здесь, в этом кабинете? — сказала она с новообретенной прямотой. — Мне бы хотелось знать, почему вы это сказали — почему вы, как вы сами выразились, мне нагрубили.

Эрнест опять посмотрел на Мерну. На этот раз он смотрел на нее дольше. И раздумывал, как ему поступить. Долг перед пациентом — важнее всего. Наконец-то Мерна проявила желание вовлечь его в разговор. Столько месяцев Эрнест ее уговаривал, умолял, требовал, чтобы она оставалась «здесь и сейчас». Значит, теперь надо поощрять ее усилия, сказал он себе. И быть честным.

Честность превыше всего. Твердокаменный скептик во всем остальном, Эрнест с религиозным фанатизмом верил в целительную силу честности. Его катехизис призывал к честности — но умеренной, избирательной. Ответственной, заботливой честности: честности на службе у заботы. Например, он никогда не признается Мерне в резких, негативных — но честных — чувствах, которые выражал двумя днями раньше, представляя ее случай на семинаре по контрпереносу.

Семинар начался год назад, когда группа из десяти психотерапевтов стала встречаться раз в две недели для анализа своих личных реакций на пациентов. На каждой встрече один из участников рассказывал про своего пациента, концентрируясь в основном на чувствах, которые этот пациент вызывает у него в процессе терапии. Каковы бы ни были эти чувства — иррациональные, примитивные, любовь, ненависть, сексуальное влечение, агрессия — участники семинара обязались рассказывать о них откровенно, чтобы исследовать их значение и причины.

У семинара было несколько задач, но важнее всего было то, что он давал участникам ощущение принадлежности к группе. Изоляция — главная профессиональная проблема психотерапевтов, ведущих частную практику, и они борются с ней, вступая в различные союзы: группы вроде этого семинара по контрпереносу, институты повышения квалификации, ассоциации сотрудников больниц и самые разные местные и общенациональные профессиональные организации.

Семинар по контрпереносу был страшно важен для Эрнеста, и он с нетерпением ждал занятий, происходивших каждую вторую неделю — не только ради встречи с друзьями, но и ради консультации. В прошлом году он перестал ходить к ортодоксальному психоаналитику Маршалу Страйдеру, под чьим наблюдением работал довольно долго, и семинар остался единственным местом, где Эрнест мог обсудить своих пациентов с коллегами. Официальной целью группы было исследование внутренней жизни терапевта, а не собственно терапии, но обсуждения неминуемо влияли и на ход терапии. Само знание, что ты собираешься рассказывать об этом пациенте на семинаре, не могло не влиять на процесс терапии. А сегодня во время встречи с Мерной Эрнест, обдумывая объяснения своей давешней грубости, представил себе, как участники семинара молча сидят и смотрят на него. Эрнест очень старался не сказать ничего такого, чего не мог бы потом повторить на семинаре.

— Мерна, я знаю, что сердился на тебя на прошлой встрече, когда нагрубил тебе. Но не совсем понимаю, почему это произошло. Мне казалось, что ты упрямишься. У меня было ощущение, что я стучу в твою дверь, стучу и стучу, а ты не открываешь.

— Я делала все, что могу.

— Наверное, до меня это не дошло. Мне казалось, что ты знаешь, почему важно сосредоточиться на «здесь и сейчас», на наших отношениях, но все равно притворяешься, что не знаешь. Видит Бог, я тебе уже столько раз пытался это объяснить. Помнишь, на первой встрече мы говорили про твоих предыдущих терапевтов? Ты сказала, они были далекие, холодные, отстраненные. А я тебе сказал, что буду рядом с тобой, что нашей главной задачей будет исследование наших отношений. И ты сказала, что тебя это очень радует.

— Ерунда какая-то. Вы думаете, я нарочно сопротивляюсь. Тогда зачем, по-вашему, я сюда езжу, раз за разом, в такую даль, да еще плачу полторы сотни в час? Сто пятьдесят долларов — может, для вас это мелочь, а для меня — нет.

— На каком-то уровне это не имеет смысла, а на другом — вполне. Вот как я это вижу. Ты недовольна своей жизнью, одинока, чувствуешь, что тебя никто не любит, что тебя вообще нельзя любить. Ты приходишь ко мне за помощью — прилагаешь усилия, ездишь действительно издалека. И тратишь много денег, да-да, я слышу, когда ты об этом говоришь. Но в этот момент что-то происходит — я думаю, дело в страхе. Я думаю, что близость другого человека тебя пугает, и ты сдаешь назад, закрываешься, выискиваешь у меня недостатки, высмеиваешь то, чем мы занимаемся. Я не говорю, что ты это нарочно делаешь.

— Если вы меня так хорошо понимаете, почему тогда сказали про майку? Вы так и не ответили.

— Ответил, когда сказал, что рассердился на тебя.

— Не похоже на ответ.

Эрнест опять принялся рассматривать свою пациентку и подумал: «Да знаю ли я ее на самом деле? Откуда этот порыв прямоты? Но это долгожданный, бодрящий ветер — и уж всяко лучше того, чем мы до сих пор занимались. Я постараюсь поймать его в свои паруса и проплыть как можно больше.»

— Мерна, ты права. Моя острота насчет майки ни в какие ворота не лезет. Это глупое замечание. И грубое. Прости меня. Не знаю, что меня толкнуло. Я бы очень хотел знать причины.

— Я помню по записи…

— А я думал, ты ее не слушала.

— Я этого не говорила. Я сказала, что забыла ее принести, но я ее слушала дома. Вы сказали про майку сразу после того, как я захотела познакомиться с кем-нибудь из ваших богатых и неженатых пациентов.