Я все исправлю. Тонкое искусство примирения - Харриет Лернер

средствах массовой информации, таких поводов и раньше возникало бесчисленное множество. Но фильм был первой возможностью поговорить о насилии после смерти отца Ким, однако разговора не последовало, и это привело к отдалению дочери от Летти.

Что произошло бы, если бы после фильма Летти повела себя иначе? Представим, что она обратилась бы к дочери с той же открытостью, какую продемонстрировала в своем извинении. Она могла сказать что-то вроде:

– Ким, мне очень жаль, что я выбрала этот фильм. Мне хотелось, чтобы мы хорошо провели время. Я не хочу омрачать наш вечер и не знаю, что сказать. Просто хочу, чтобы ты знала: когда я смотрела сцену насилия, то думала только о том, что сделал с тобой твой отец. Мне было очень больно. Ты должна знать, что я люблю тебя, и ты не одинока в своей боли.

Как повела бы себя Ким? Конечно, она испытала бы сильные эмоции. Но, скорее всего, она ответила бы кратко: «Я не хочу говорить об этом», или: «Забудь. Не думай об этом». Субботний вечер – не лучшее время для обсуждения сложных проблем, которые не обсуждались с тех пор, как Ким было двенадцать. Такой разговор непросто вести даже при самых благоприятных обстоятельствах.

Но какой была бы долгосрочная реакция Ким? Я представила, какое влияние оказали бы слова матери в перспективе. Ким могла бы почувствовать определенную благодарность за то, что мать обратилась к ней именно так.

Продолжение разговора

Когда я предложила Летти подумать, где после ее мужественного извинения мог бы продолжиться их разговор с дочерью, она дала мне вполне предсказуемый ответ:

– Я буду ждать, когда Ким сама заговорит об этом. Я буду следовать за ней в этом вопросе.

Мы почти всегда предоставляем страдающей стороне право возобновить разговор о болезненном или травматическом событии прошлого. Наше поведение продиктовано лучшими намерениями. Но так быть не должно. Эта ответственность ложится на плечи страдающей стороны, потому что мы сами перекладываем ее.

В ходе нашего разговора Летти начала понимать, что нужно поговорить с Ким, чтобы закрепить значимость сеанса, на котором присутствовала ее дочь. Полное молчание – это форма дистанцирования. Или, по крайней мере, упущенная возможность.

Поэтому, выходя от меня, Летти преисполнилась решимости позвонить Ким. И она сделала это. Она поблагодарила дочь за то, что та согласилась прийти на сеанс, а потом добавила:

– Я думала о том, что все эти годы никогда не спрашивала тебя, как ты пережила сексуальное насилие, как это повлияло на твое взросление, какие тревоги и гнев все еще живут в твоей душе. Тот фильм, что мы смотрели после смерти отца, тяжело на меня подействовал, но я не нашла в себе сил заговорить об этом во время ужина.

– Неважно, – ответила Ким. – Я не хотела говорить об этом.

– Для меня это важно. Я хочу, чтобы мы с тобой могли говорить обо всем, что важно для нас.

– Не вижу смысла, – отрезала Ким.

– Надеюсь, мы сможем поговорить позже, – согласилась Летти.

Никто не хочет быть навязчивым и копаться в прошлом, если другой человек сам не поднимает этой темы. Но прошлое уже было разворошено. Я посоветовала Летти самой начать разговор, руководствуясь собственной интуицией. Главная ее задача заключалась в том, чтобы поддерживать коммуникацию открытой. Тогда со временем разговор мог бы состояться. Не нужно зацикливаться на сексуальном насилии и не нужно торопить события.

Одно ведет к другому

Задача Летти была сложной, словно балансирование на канате, но ей удалось сохранить равновесие. Она не стала давить на Ким и вынуждать ее к разговору, но в то же время и не вернулась к прежнему молчанию. Летти нашла иные способы общения с дочерью. При любой возможности она стала задавать Ким фактические (а не эмоционально окрашенные) вопросы: «Знала ли о сексуальном насилии твоя лучшая подруга Линда? И что она сказала? Были ли другие люди, которым ты доверяла настолько, чтобы рассказать об этом?»

Летти осознала собственную роль в этой болезненной истории и глубоко сожалела об этом.

– Ким, – сказала она, – после смерти твоего отца я постоянно думаю о том, что ни разу не спросила тебя о сексуальном насилии после завершения курса семейной терапии. Я не заговаривала с тобой об этом, хотя постоянно думала. Мне казалось, что если ты не говоришь об этом, то и мне не следует. Это была ошибка. Я оставила тебя наедине с трагедией. Мне так жаль.

– Не стоит извиняться снова, – ответила Ким. – Достаточно.

– Но я не извиняюсь. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я готова выслушать тебя, когда ты будешь готова – и захочешь.

Через несколько месяцев мать и дочь вернулись к болезненному разговору. Летти казалось, что дочь ее не понимает. Тяжелее всего ей было слышать, когда Ким говорила о браке родителей.

– Ты осталась с отцом, даже зная, что он сделал со мной, – сказала Ким однажды за обедом. – Но ты развелась с ним, когда мне было семнадцать, из-за супружеской измены. Значит, его измена была для тебя важнее насилия над собственной дочерью? Так?

Летти ничего не могла сказать. Слова застряли у нее в горле.

– Ты просто никогда не думала о насилии, – негодовала Ким. – Вы с отцом взяли и оставили это в прошлом. А я не могу! Это случилось со мной!

Этот разговор не состоялся бы, если бы Летти не открыла коммуникацию. А ведь мало кто решился бы подвергнуть себя новым обвинениям – вот почему мы так часто стараемся максимально оттянуть неприятный разговор. Заговорить на подобную тему можно лишь в том случае, если мы уверены, что со всем справимся, а наша самооценка достаточно высока, чтобы не бояться стыда.

Летти держалась даже в период страданий. Она честно поговорила с дочерью, объяснила, что ее нежелание прощать измену и отказ от семейной терапии перед подачей документов на развод были связаны именно с сексуальным насилием. Измена послужила причиной развода, потому что стала последней каплей после насилия над дочерью. Летти сказала Ким, что никогда не забывала о том, что с ней случилось. Эти воспоминания жили в ее душе всегда. Она призналась дочери, что после этого у них с ее отцом не было сексуальных отношений, а сама она постоянно думала о разводе.

Летти сказала, что не оправдывает себя, не может в полной мере объяснить собственные поступки – даже себе самой. Но она абсолютно твердо заявила, что никогда в жизни не сравнивала супружескую неверность с