Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - Максим Иванович Малявин

«Ну и как прикажете руководить таким сбродом? – риторически спрашивал Нерон. – Стараешься тут для них, песни поешь, стихи читаешь на табуреточке, а они?» И махнул рукой: есть специально обученные люди, в советниках числятся, оклады себе положили нехилые, пусть они и отдуваются. А мне пора блистать. Оргии проводить, опять же.

Императору бы принять во внимание, что в бюджете – не в последнюю очередь из-за увеселительных мероприятий – образовалась здоровенная дыра, что население, которое подкосила чума 64 года, не вывозит предписанных ему налоговых и прочих отчислений, что восстановление Рима после пожара тоже влетает в асс, и надо бы что-то с этим делать – да кто бы осмелился капать психопату на мозги?

А в провинциях, с которых продолжали драть четыре с половиной шкуры вместо привычных трех, недовольство не просто назревало: оно перезрело и забродило.

Обострение случилось, как и положено всем обострениям, по весне. В марте 68 года наместник Лугдунской Галлии (той, у которой столица в Лугдунуме, нынешнем Лионе) Гай Юлий Виндекс вдруг заявил: «Я взбунтовался. Извините, но я взбунтовался». Настропалил он вверенные ему легионы, и пошли они до городу Риму, устраивать этим столичным похохотать. В Риме, понятное дело, обсценно удивились и отправили другого наместника, Луция Вергиния Руфа из Верхней Германии, надавать наглецам по сусалам и провести воспитательные децимации.

Виндекс, произведя нехитрые фаллоназальные подсчеты, понял, что не справляется, и подкатил к третьему наместнику – уже из Тарраконской Испании, Сервию Сульпицию Гальбе – с интересным предложением. Дескать, айда с нами, а мы тебя за это императором сделаем!

Гальба подумал, да и согласился. И двинул свои легионы на соединение с Лугдунскими. Но малость припоздал: галльских мятежников успели изрядно потрепать, Виндекса прирезать, зато беглецы как следует пополнили войско испанцев. Луций Вергиний Руф не решился на второе сражение и отошел в сторону: мол, как рассудит Сенат, пусть так оно и будет. Вдруг я против будущего императора сейчас выступлю – и что тогда?

Сенат поначалу рефлекторно объявил Гальбу врагом народа. Но вот ведь незадача: привлекательность наместника Тарраконской Испании от этого только возросла. Мол, надо же – нашелся хоть один, кто решил открыто выступить против Нерона. А уж когда второй префект преторианцев, Гай Нимфидий Сабин, заявил, что Гальба – это пять, до Нерона дошло, что дело пахнет отнюдь не розовым маслом.

Император, который в это время предавался отдыху и неге на вилле в Сервилиевых садах, спешно вернулся в Палатинский дворец. И обнаружил, что все попрятались, даже охрана. Проворочавшись на ложе до полуночи, он разослал приглашения на внеплановую оргию, но никто не явился. Императору стало страшно, и он пошел искать кого-нибудь, чьи руки привыкли к колюще-режущему, чтобы тот помог ему уйти к Харону – но тщетно: во дворце оставались только рабы. «У меня нет ни друзей, ни врагов!» – с досадой воскликнул Нерон и бросился к Тибру, чтобы утопиться, но потом передумал: то ли вода была холодной, то ли грязной, то ли смерть от утопления представилась слишком неприятной.

Вернувшись во дворец, император повстречал верного ему вольноотпущенника, и тот посоветовал слинять на загородную виллу: во дворце вскоре могло стать совсем неуютно. Там, на вилле, Нерон приказал четырем рабам выкопать для него могилу. Светоний так описывает этот момент:

«Все со всех сторон умоляли его скорее уйти от грозящего позора. Он велел снять с себя мерку и по ней вырыть у него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся, принести воды и дров, чтобы управиться с трупом. При каждом приказании он всхлипывал и все время повторял: „Qualis artifex pereo!“ (какой артист погибает!)»

Прискакал нарочный и сообщил, что Сенат сделал поправочку и объявил уже не Гальбу, а Нерона врагом народа и постановил казнить его публично. Император вытащил кинжал, но так и не смог собраться с духом – и попросил кого-нибудь помочь. Все засмущались, стали отнекиваться – и тут вновь послышался стук копыт. «О, а это нас арестовывать едут», – смекнул Нерон. Он приосанился, процитировал: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» из «Илиады» – и велел секретарю, Эпафродиту, помочь уйти достойно. Тот не осмелился отказать, и в четыре руки им удалось-таки перерезать горло. А тут и кавалерия из-за холмов подоспела. Спешились, попытались то ли кровотечение остановить, то ли придушить понадежнее. Нерон прохрипел напоследок: «Вот она, верность!» – и умер.

Император Гелиогабал, или О вреде власти для неокрепшей психики

В далеком 204 году в славном городе на семи холмах (хотя даже тут нет ясности, и кое-кто уверяет, вовсе и не в Риме это было, а в далекой Сирии, в городишке Эмеса) у племянницы императора Септимия Севера родился сын. «Юлька, ты у меня золото!» – вскричал на радостях Секст Варий Марцелл. «Я знаю, – отвечала Юлия Соэмия Бассиана, – а нельзя ли все то же самое, но в озвученном металле и эквивалентно живому весу? В конце концов, кто за тебя дядю просил, кто тебя из эквитов в люди вывел? Так что езжай в командировку в свою Нумидию и зарабатывай!» Поговаривают, правда, будто бы на самом деле родила Юлия не от Вария Марцелла, а вовсе даже от кузена, сына Септимия Севера – хотя очень может статься, что эти слухи Юлия сама же и толкнула в массы. Зачем? Скоро узнаете. Спровадив главу семейства в командировку, Юлия Соэмия Бассиана на пару со своей матушкой, Юлией Месой, занялись воспитанием мальчонки… и про интриги не забыли. Ах да, чуть не забыл: назвали мелкого Варий Авит Бассиан. Казалось бы, при чем тут Гелиогабал (или Элагабал, тут можно и так и этак обозвать, не сильно ошибетесь)? А вот при чем.

Когда мальчику было семь лет, Юлькин кузен помог заговорщикам ушатать своего отца, Септимия Севера (а то что-то скучно мы последние восемнадцать лет живем!) и заявил, что теперь он главный в домике. Ах да, братца еще рядом на трон посадили – ну ничего, сейчас подвинем. В общем, к концу 211 года стал Каракалла единоличным императором. Правда, ненадолго. Слишком по многим мозолям успел он оттоптаться. А напоследок еще и парфян сильно обозлил. Вот и прибили в 217 году не в меру шустрого императора, пока он военным туризмом занимался. На трон залез Марк Опеллий Макрин. А Юле пришлось отправиться к сирийской родне, от греха подальше, в далекую Эмесу. Надо сказать, их и там неплохо привечали, поскольку дедушка по материнской линии,