Потаённые страницы истории западной философии - Виктор Валентинович Костецкий

общую черту, которая проходит через всю историю острого экстаза. Это именно – его абсолютная необходимость <…>Такое общество – без религии, без искусства, без поэзии – не могло бы жить, не прибегая к суррогатам, например, к пьянству. Без острых экстатических воздействий человек не может держаться на уровне нормальной возбужденности, потребной для его душевного равновесия» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 230].

Идея об абсолютной необходимости острого экстаза для поддержания нормального уровня как психики человека, так и состояния общественности (общительности, общежития) приводит Д.Н. Овсянико-Куликовского к определенному взгляду на начало антропогенеза: «Если в настоящее время нервные чада цивилизации нуждаются в сильных возбуждающих стимулах, чтобы не одеревенеть и удержаться на уровне нормальной возбужденности, то тем более необходим был острый экстаз в эпоху, когда… нормальный уровень возбужденности еще не был установлен. Теперь дело идет о том, чтобы не опуститься ниже этого уровня, тогда дело шло о том, чтобы до него возвыситься… С развитием культуры мы наблюдаем постепенное упрощение острого экстаза…и превращение его из религиозного в светский» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 230–231].

Оценивая роль экстатического фактора в истории, Д.Н. Овсянико-Куликовский писал: «Если впервые дремлющая психея человека была пробуждена открытием огня (речь идет о культовом огне вместе с культом опьяняющих напитков – В.К.), то это пробуждение доведено до конца мистикою, которой острое, возбуждающее действие окончательно вырвало человека из животного прозябания и вывело его на широкий простор всемирно-исторического развития» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 25].

Для Овсянико-Куликовского не была чуждой мысль о том, что человек, буквально, стал человеком, в экстазе покинув животный мир. Человек как животное, то есть гуманоид или антропоид, «вышел-из-себя», тем самым перестал быть животным и пошел по новому – собственно, человеческому – пути. Поэтому не случайно, как уже отмечалось выше, Овсянико-Куликовский встретил как свою, по его собственному признанию, мысль Ренана о том, что «человек в течение многих тысячелетий был сумасшедшим, после того как в течение многих тысячелетий он был зверем». И на пути всемирно-исторического развития фактор экстаза никогда не переставал существовать. В этом смысле всемирная история есть история прежде всего экстатическая, и лишь потом – экономическая и политическая.

Однако, для Д.Н. Овсянико-Куликовского вопрос о соотношении экстатического и общественного остался неразрешенным в принципе. Дело в том, что к своей концепции экстаза он шел от языка, общественная природа которого не вызывала сомнений. В таком случае и экстаз должен трактоваться как продукт социального действия. Однако, реконструкция древнего экстатического культа демонстрировала, напротив, асоциальную технику ритуала, позитивное значение которой Овсянико-Куликовский начал признавать одним из первых в ученом мире. Да и сам человек-в-экстазе асоциален. Но, в то же время, он и не биологичен в состоянии экстаза. Экстаз – не сон и не бодрствование, не жизнь и не смерть, не болезнь и не здоровье. Экстаз есть экстаз. Это состояние – человеческое, и Овсянико-Куликовский первым сказал, что это – нормальное человеческое состояние.

Взгляды Д.Н. Овсянико-Куликовского не нашли поддержки в сфере науки. Естественные науки не относят экстаз к естественному состоянию человека (в отличие от тех же состояний сна и бодрствования, жизни и смерти, здоровья и болезни). А гуманитарные науки, страдая манией социальности, посчитали экстаз а-социальным и, следовательно, антигуманитарным явлением. В обоих случаях экстаз оказался вне сферы научного внимания, а «концепция экстаза» Д.Н. Овсянико-Куликовского, проведенная в его диссертации, сошла за следствие каких-либо недоразумений.

Между тем, Д.Н. Овсянико-Куликовского страстно интересовала проблема происхождения разума человеческого, к разрешению которой он, возможно, был ближе, чем кто-либо другой. Это была проблема всего гуманитарного знания и философии, – что прекрасно осознавалось мыслителем.

В своей речи в Харьковском университете от 17 января 1901 г. «О значении научного языкознания для психологической мысли» русский профессор писал: «В ряду великих научно-философских проблем, которых постановка и предварительное расследование составляет задачу второй половины истекшего века, видное место принадлежит проблеме о происхождении разума человеческого, об исторических путях его развития, о его познавательных силах, о границах этих сил, наконец, о его высшем назначении, его великом призвании на всемирноисторическом поприще бесконечного развития и совершенствования человека. Возникновение этой великой проблемы, – продолжим цитирование речи, – было естественным, историческим следствием разработки всех тех областей знания, которые имеют известное отношение, прямое или косвенное, близкое или отдаленное, к разуму человеческому, к психологии и истории познающей мысли. Физиология нервной системы и мозга, психо-физиология, психопатология, психология процессов мышления, логика, теория познания, далее, науки филологические и исторические, в ряду которых в данном случае на первый план выступает история наук, философии и художественного творчества, – все эти области знания… приводят к постановке проблемы разума, и доставляют ей необходимые предпосылки в форме фактического материала и основных научно-философских понятий» [Овсянико-Куликовский, 1901, с. 1].

Среди основных научно-философских понятий, абсолютно необходимых для рассмотрения проблемы разума, зиял огромный пробел – понятия экстаза не существовало ни в философии (со времен утраты пифагорейско-неоплатонической традиции), ни в гуманитарных науках, ни в естествознании. И этот пробел в понятийном аппарате философско-научного знания был впервые восполнен концепцией экстаза Д.Н. Овсянико-Куликовского. Разработанная на прекрасном фактологическом материале, при блестящей эрудиции междисциплинарного научного подхода, восходя к глубинам европейской филосо1фской классики и древним текстам Востока, концепция экстаза оказалась, как это часто бывает в науке, не ко времени. Она была слишком новой, слишком яркой, слишком строгой для расплывчатой системы научных взглядов своего времени. Доказательством этого может служить и общественное возмущение взглядами Ф. Ницше, – в той мере, в какой он приближался к теме экстаза. Науке понадобилась хитрость З. Фрейда, который сознательно не афишировал философию своих исследований, скрывая ее под инструментарием науки (наблюдение и описание неврозов), пока не приучил научную общественность вслух говорить о сексуальности и ее небиологической роли в культуре.

Овсянико-Куликовский прекрасно понимал, что сексуальность человека, в отличие от ее аналогов в мире животных, есть оргиазм, один из видов оргиазма, и в этом виде восходит не к половому влечению, а к экстатическому культу. И культурным напарником сексуальности является ритуальное использование наркотических средств. Причем, и сексуальность, и использование наркотических веществ, по Овсянико-Куликовскому, имеют выдающееся гносеологическое значение, которое распространяется, естественно, на психологию. Далее бы надо ставить вопрос о педагогике и философии образования в ее отношении к этике, эстетике, религиоведению, – однако, Овсянико-Куликовский не делает этого, как не решает он и многих других проблем, связанных с концепцией экстаза. Однако, отдадим должное ученому за то, что им сделано, а сделано им главное: произнесено само слово «экстаз», поименовано важнейшее явление антропогенеза, введено новое понятие, предложена концепция экстаза. Д.Н. Овсянико-Куликовский, подобно Декарту с его кратким «Рассуждением о методе», предложил теоретические основы новой методологии, которая,