Потаённые страницы истории западной философии - Виктор Валентинович Костецкий

опьяняющего напитка дало могучий импульс дальнейшему развитию психической деятельности… Это было острое, возбуждающее начало…» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 24]. И далее: «Огонь домашнего очага и действие опьяняющего напитка на ранних ступенях культуры имели значение могучих факторов, сильно способствовавших группировке людей, развитию общительности и общественности. Эти факторы реагировали на младенческую и грубую психею дикаря экстатическим образом, и этот примитивный экстаз был могучим стимулом для дальнейшего развития психической деятельности» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 55].

Проводя этимологию слов для обозначения огня, исследуя культ Агни, Овсянико-Куликовский невольно подводил к выводу, что огонь является неотъемлемой частью экстатического культа, чего нельзя сказать про его хозяйствующее значение. Огонь был обязательным для формирования психики человека, а был ли он так обязателен для первобытной экономики – это большой вопрос. На момент появления огня в человеческом обществе – миллион лет назад – климат был теплым, необходимости в ночном освещении не было, керамика и металлургия отсутствовали, хлеб не пекли и мясо не ели [Костецкий, 1996].

Точно так же, как огонь и наркотики, в экстатическом ритуале были затребованы половые отношения, – естественно, что не по своему прямому назначению, не для деторождения. Далее можно предполагать, что половые отношения в экстатическом ритуале заложили основы собственно человеческой сексуальности, совершенно искусственной по отношению к инстинкту продолжения рода. Это предположение действительно оправдается при культурологическом подходе к сексологии и сексопатологии.

Наконец, последнее фактологическое обстоятельство, связанное с экстатическим ритуалом, касается «кружения» и ритма. Так же как хлысты доводят себя до экстаза «кругом, святым кругом!», точно так же кружение вокруг огня (и другие виды кружения) играло важную роль в первобытной технике экстаза.

Речь возникает не как средство сообщений, а как голос, точнее, как вопль экстаза в ритме экстатических телодвижений. В своем прообразе речь есть голос, не отягощенный «предметностью». То есть речь в начале своего генезиса есть голосовое сопровождение экстатического ритуала, его вокальный аккомпанемент. И в этом своем значении речь не была коммуникативной функцией общества, функцией общения, но была функцией психического воздействия на человека.

Подытоживая в «Заключении» результаты своей работы, Д.Н. Овсянико-Куликовский делает общий вывод, который сыграет свою роль в дальнейших дедуктивных построениях: «…На ранних ступенях развития общественности острые экстатические состояния играли выдающуюся роль и имели по-преимуществу значение прогрессивное» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 228].

Этот вывод русского ученого, сделанный более века тому назад, резко контрастирует с представлением об экстазе в современной медицине и науке. Для естественных наук экстаз неестественен, а потому-де он не может быть предметом изучения. Даже для психоанализа З.Фрейда, фрейдистов и неофрейдистов экстаз остался за пределами изучения, прикрытый не такой уж и толстой пеленой сексуальности. Отмечая наличие в человеке некое неистовое влечение, энергию этого влечения, окрашенную в тона сексуальности и смерти (Эроса и Танатоса), З. Фрейд обозначил его абстрактным латинским термином libido. Экстатическая природа libido для психоанализа оказалась недоступной.

Между тем, для понимания как причины неврозов, так и для понимания самой сексуальности человека, сексуальных перверсий и девиаций, имеет значение следующее положение «концепции экстаза» Д.Н. Овсянико-Куликовского: «Оскуднение стихии экстаза нормального, вытекающего из самой сущности психического взаимодействия, вызывает страдание, недовольство, неудовлетворенность, скуку и заставляет прибегать к суррогатам, например, к вину» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 229]. Овсянико-Куликовский не только не относит явление экстаза к патологии, не только знает его культурное, прогрессивное значение для психики человека, но и настаивает на наличии определенной экстатической нормы, отклонение от которой вызывает психические отклонения: «Без острых экстатических воздействий человек не может держаться на уровне нормальной возбужденности, потребной для его душевного равновесия; лишенный этих возможностей, он опустился бы ниже того уровня, он потерял бы, так сказать, нерв жизни» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 230].

Далее Д.Н. Овсянико-Куликовский составляет целую программу развития исследований по теме экстаза, хотя изложение ее в «Заключении» диссертации по сравнительному языкознанию никакого значения уже не имело. Да и сам автор рассматривал развитие темы как «вопросы общественной психологии», к которым он отнес следующие:

1) требуется определить состав и общественный характер, норму общественного экстаза в данное время;

2) исследовать переход нормы экстаза в одну эпоху к норме экстаза в другую эпоху;

3) связать переход от одной нормы экстаза к другой с развитием цивилизации.

«… Только на этой психологической почве и возможно, как я думаю, – полагает Д.Н. Овсянико-Куликовский, – построить широкую и плодотворную формулу прогресса… Нормальный экстаз у детей и у так называемых дикарей займет видное место в этого рода исследованиях» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 229].

Дальнейшую программу развития концепции экстаза Д.Н. Овсянико-Куликовский связывал с классификацией экстатических состояний. Прежде всего, он разделил все экстатические состояния человека на два вида: обычные и острые. При этом предполагается, что вне экстатического состояния человек – как человек – не бывает, то есть он бывает либо в обычном экстатическом состоянии, либо в «остром»: «Наблюдая современного человека, как существо общественное,.. мы легко подметим, что его внутренне бытие слагается из… различных экстатических духо-настроений. В самой природе общественности лежит источник душевных подъемов» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 229].

Последнее обстоятельство необходимо рассматривать в связи с языком. Язык, общество и «дух народа» в своей взаимосвязи и образуют, следуя В. Гумбольдту, природу общественности. Учитывая сформулированное ранее положение Д.Н. Овсянико-Куликовского о том, что «в природе языка таятся элементы культурно-психологического фактора, называемого экстазом», можно придти к выводу, что всякий говорящий человек – вслух, «про себя», шепотом, – уже экстатичен. Быть в языке, – значит быть в экстатическом состоянии, которое Овсянико-Куликовский интерпретирует как «обычное», «нормальное».

В своем реальном бытии человек подвержен действию многих экстатических факторов, кроме языка и речи. «Человек как существо общественное, состоит… под перекрестным огнем психических воздействий… эти воздействия производят… различные виды и сорта экстаза. Этот экстаз – во всевозможных видах, с бесконечными вариациями силы, интенсивности и характера, – широким потоком разливается в сфере общественности, составляя ту стихию ее, в которой человеку привольно дышать и вращаться» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 229].

От обыденных экстатических состояний Д.Н.Овсянико-Куликовский отличает «острые», которым он уделяет особенное внимание. «В основе последних, – пишет он, – лежит психика ритма и действие возбуждающих начал, – частью искусственных. К отделу острых проявлений экстаза мы отнесем экстаз религиозно-мистический, а так же те виды экстатических состояний, которые производятся танцами, музыкой, опьяняющими напитками, опиумом и т.п. Роль и границы этих проявлений экстаза крайне разнообразны, они видоизменяются по ступеням общественного развития, по национальностям, по сословиям, по уровням образованности и т.д.» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 230].

Намечая программу социологического исследования норм общественной экстатичности: по сословиям, по национальностям, по образованию и т.п., – Овсянико-Куликовский не оставляет почву теоретического рассмотрения вопроса: «При всем разнообразии…в этой сфере, не трудно подметить одну