Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

во власти. В своей критике этого суждения Министерство юстиции не только ссылалось на исторические доводы «Нашего времени», припоминавшего судебные учреждения XVI века, но и указывало славянофилам на некоторую погрешность в их логике. Если участие во власти чуждо народу, то на каком основании работали общинные учреждения – самоуправление мiра, которое воспевали славянофилы? Свой разбор автор ЖМЮ заканчивал довольно смелым аргументом, указывающим на то, что министерский журнал цензурировался весьма условно. «Дню» напоминали об общественной истории и своеобразной государственности Новгорода и Пскова, которые служили «доказательством» того, «что русский народ способен был к самоуправлению и даже любил его, отстаивая его всеми силами против государей московских».

Как видим, в попытке противостоять неправильным суждениям о народе официальный журнал был готов напомнить о том, как северозападные русские земли противостояли притязанию московских князей на их независимость, что явно нарушало конвенции цензурной политики того времени[689]. Действительно, приведенные исторические факты борьбы с Москвой могли интерпретироваться нелестным образом для самодержавного правления. Однако ЖМЮ мог позволить себе подобного рода неоднозначные доказательства, потому что находился в привилегированном положении[690]. (Также следует учитывать широкое празднование в 1862 году Тысячелетия Российской государственности с подчеркиванием значения новгородской вольности[691].)

«Правильная» реакция на реформу. «День» дает задний ход

В целом в своем обзоре прессы Журнал Министерства юстиции показывал, что реакция на Судебную реформу и суд присяжных в российской прессе была положительной, а критика – конструктивной. ЖМЮ особо подчеркивал, что печать приветствовала экономические блага, которые упрочит реформа. О них, естественно, не писал «День», полагая, что именно эта аргументация заимствована в Западной Европе и не является внутренней потребностью России.

Когда Гиляров иронически упоминал английский habeas corpus, автор ЖМЮ подчеркивал, что другие газеты выражали оптимизм по поводу реализации основной задачи реформы – защиты личности и собственности от произвола. Газеты экономической направленности «Народное богатство»[692] и «Акционер» особо подчеркивали, что скорые и справедливые решения будущего суда необходимы для развития промышленности и торгового оборота.

Издания, развивающие русские национальные начала, – «Сын Отечества», «Московские ведомости», «Русский инвалид», – поместили подробные статьи, в которых утверждали, что реформа не вводит «чуждонациональных» учреждений. «Московские ведомости» указывали, что реформированные суды развивают уже известную логику введенного Екатериной II совестного правосудия[693]. При этом они спроектированы лучше французских и английских судов присяжных («Сын отечества»[694]). «Русский вестник» опровергал мнения, распространенные в иностранных журналах, что проект реформы якобы списан с французской системы[695]. Известный юрист А .В. Лохвицкий в «Русском инвалиде» вообще утверждал, что вводимые начала являются «естественными» и были свойственны еще судам Пскова и Новгорода и отчасти судебным учреждениям Московского княжества – все они знали прообразы присяжных и адвокатов[696]. Как видим, в пользу реформы все доказательства были хороши.

Эту точку зрения на судебную реформу как правильное продолжение русской традиции правосудия в конце концов принял и славянофильский «День» в выпусках 1863 года. Правда, большую заметку Юрьина, напечатанную так же, как и статья Гилярова, в трех номерах[697], Аксаков снабдил примечанием о том, что редакция не во всем согласна с ее автором. ЖМЮ с удовлетворением отметил эту перемену во мнении славянофилов и поместил на своих страницах слова Юрьина о том, что реформа продолжает традицию добровольного избрания представителей разных сословий для того, чтобы «стеречь правду и представлять общественную совесть»[698]. Как видим, «общественная совесть», понятие середины XIX века, легко проецировалась на прошлое, когда совесть была сугубо индивидуальной. Более того, стремление печатных изданий укоренить суд присяжных в русской истории приводило к утверждениям о том, что отечественные «судные мужи» были более присяжными, чем «современные английские присяжные… как живые представители юридических обычаев и народных бытовых законов, которыми руководствовался судья»[699].

Отметим, что по смыслу «народные бытовые законы» вполне могли называться правами, но автор избегал этого понятия в данном контексте. В русле петровского Зерцала 1722 года о праве говорилось только тогда, когда был нарушен порядок и пострадавший добивался его восстановления по закону. Исходя из этой старой логики, «День» напоминал, что «права свои» всякий искал с опорой на адвокатов («площадных дьяков») и сословных представителей в суде (депутатов и «судных мужей»). Таким образом, вводимый новый судебный порядок – гласный, состязательный суд с участием присяжных – оказывался «широк и человечен». В нем могло уместиться все «наше национальное» и раскрыться «подлинное содержание нашего положительного права».

Как видим, в обсуждении реформы стали использоваться новые, еще недостаточно ясные понятия: «общественная совесть», «человечный» суд. Каким образом они должны были наполниться смыслом? Фактическая работа будущих присяжных, а также публицистов и ученых должна была дать наполнение этим абстрактным понятиям.

Пока же многие комментаторы в прессе обращали внимание на правила назначения и работы присяжных. В частности, Юрьин в «Дне» в 1863 году подчеркивал, что справедливость этих правил особенно важна, потому что присяжные должны были внести в судопроизводство

высшее начало правды внутренней, начало совести для того, чтобы заставить внешнюю, формулированную справедливость изменяться сообразно с высшими, сознанными началами справедливости[700].

Как видим, ответственность присяжных мыслилась в согласовании внутреннего чувства правды и требований внешнего закона. Поэтому было принципиально важно, кто именно сможет стать присяжным.

«День», так же как и другие издания, выступал против того, что по «Основным положениям…» списки присяжных должны были проверяться и утверждаться губернатором. Губернатор мог исключать из них всех, кто не заслуживал доверия. Это правило, несмотря на его критику в печати, вошло в Судебные уставы 1864 года. Реформаторы пренебрегли ясным указанием прессы на то, что проверка списков администрацией без гласного участия общества противоречит началу независимой судебной власти. Однако предлагаемое «Днем» решение – создание специальной комиссии по утверждению списков присяжных из «доверенных лиц общества» – представлялось довольно сложным в реализации. Кто назначал бы в комиссию таких «доверенных» лиц? И чье доверие имелось в виду?

«День» самым подробным образом останавливался еще на одном недостатке проектируемой реформы – отсутствии требования единогласного решения присяжных. На это указывали и другие издания («Северная пчела», «Наше время»). В своем критическом отзыве Гиляров, в частности, отмечал, что, судя по проекту реформы, совещания присяжных для того, чтобы прийти к единому мнению или к квалифицированному большинству, и не требовалось. Их мнение формулировалось как бы механически – простым большинством голосов. Юрьин поддерживал Гилярова в этом замечании, указывая, что такое отсутствие консенсуса присяжных «не выгодно» ни обществу, ни правительству и не «согласно с русской жизнью». И снова обратим внимание на наличие в