Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

традиционно считалось полезным из-за понимания разницы условий в обширной Российской империи. Так, например, в «Основных положениях…» упоминалось, что в законе еще будет прописано, какие судебные процессы не могут идти гласным порядком; неясности были и с критериями отбора присяжных заседателей и мировых судей. Газеты и журналы чрезвычайно живо отреагировали на неопределенность «Основных положений…». Ниже мы разберем критику, которая касалась суда присяжных.

Мы сосредоточимся на восприятии суда присяжных, потому что именно он соединял в себе два самых важных культурных новшества, к реализации которых стремился русский образованный класс с середины XVIII века. С одной стороны, суд присяжных можно рассматривать как новую форму уже практиковавшегося права публики на суд, на публичное обвинение несправедливости. Соответственно, введение суда присяжных становилось узаконенным и имеющим серьезные правовые последствия правом на этическое суждение о действительности. С другой стороны, суд присяжных заострял проблему неравенства образованного класса и народа, поскольку приравнивал совесть неграмотного крестьянина к совести аристократа или богатого купца, потратившего годы жизни, чтобы возвыситься над своим крестьянским происхождением. Без преувеличения можно сказать, что суд присяжных стал болевой точкой русского общества, в обсуждении которой проявились все его противоречия.

Славянофилы выступили с самой страстной критикой Судебной реформы, и суда присяжных в особенности. 27 октября 1862 года издатель славянофильского «Московского сборника» и «Русской беседы» А. И. Кошелев писал, что в условиях цензурных запретов эта критика должна быть осмотрительной: «И. С. Аксакову предстоит крайне трудная задача: подать свой голос благопристойно против возвещаемых преобразований по судебной части»[652].

Действительно, Аксаков и его газета «День» испытывали серьезный цензурный гнет. Управляющий Министерства народного просвещения А. В. Головнин прямо писал Аксакову: «Ваш журнал приносит вред всей литературе»[653]. Безусловно, такое отношение цензуры влияло на форму и содержание публикаций «Дня». Внимательное чтение переписки Аксакова показывает, например, что он сознательно заострял некоторые моменты. Так, он честно признавался своей приятельнице и покровительнице А. Д. Блудовой:

Действительно, заметка написана горячо и с употреблением некоторых выражений, помещенных мною для того, чтобы цензура, вычеркнув их и успокоив этим свою совесть, пропустила мне остальное[654].

Поэтому, возможно, и в случае с заметками о готовящейся судебной реформе краски сгущались намеренно.

В «Дне» была опубликована целая серия откликов на Судебную реформу разных авторов, включая самого редактора И. С. Аксакова. Но самую серьезную критику взял на себя богослов и вчерашний цензор Гиляров-Платонов. Он избрал художественно-беллетристический стиль, не претендующий на научность или практическую значимость. В своей большой статье, разделенной на три части[655], Гиляров-Платонов не пожалел ярких образов и живых зарисовок из жизни будущего суда присяжных, чтобы оспорить уместность планируемых судебных преобразований. Его критика Судебной реформы вызвала большой резонанс и публичный скандал – по воспоминаниям современников, даже назревала дуэль. Поэтому мы остановимся на ней более подробно.

«Русский человек» против «джюри»

Центральным и самым весомым аргументом Гилярова-Платонова стали сомнения в желании «Русского человека»[656] (sic. – Т. Б.) участвовать в суде присяжных и в осуществлении власти вообще[657]. Суть своего неприятия он излагал в форме доверительного свидетельства некого провинциального мещанина: «Власть на злых, а не на добрых, говорил нам скромный мещанин одного маленького города». Публицист подробно разъяснял, какие соображения стоят за этим утверждением. Первым из них было утверждение, что для «русского человека» основополагающим является «закон христианский, предначертанный в совести всех и каждого и заключенный в Писании». Власть государства и его законы в соответствии с волей Божьей охраняют порядок. Судить по государственному закону – обязанность власти. Однако судить другого по совести, как должны были делать присяжные в первую очередь, означало бы присваивать себе действия, «приличествующие только власти Божьей». Ведь «по совести» русский человек считал себя еще более виновным, чем тот, которого приходится судить.

В подтверждение этих слов Гиляров-Платонов приводил воображаемые мысли такого человека:

Как я грешник такой и «подобострастный» человек осужу ближнего моего и наложу на него руку? Он и убийца, да, может быть, в рай пойдет, а ты и не убил никого, да грешнее его! Он и вор, а ты и хуже всякого воровства делаешь: бедным не подаешь, слабых обижаешь, неправедный приставник чужого стяжания!

Суд присяжных, как его видел Гиляров-Платонов, должен был заставить человека совершать противное его совести:

произнести слово осуждения… наложить наказание или хладнокровно копаться в чужой совести!

Разумеется, Гиляров-Платонов прекрасно знал известную строку из Евангелия от Матфея, ставшую афоризмом: «не судите, да не судимы будете». Но прямо указывать на то, что реформа требует того, что запрещает Библия, было рискованно. Чтобы наглядно продемонстрировать то, что требование властей судить по совести неприемлемо, в других статьях славянофил подробно раскрывал два тезиса. Во второй части статьи он отвечал на вопрос: кому и зачем нужно такое принуждение совести?[658] В третьей – стремился пояснить, почему практики управления Западной Европы не могут быть применены в России[659].

Освещая эти вопросы, Гиляров-Платонов исходил из славянофильского обличения элит: реформа нужна «цивилизованным» «господам», обуреваемым иностранными химерами. Чтобы читатель проникся таким пониманием сути реформы, Гиляров-Платонов изобразил в лицах, что «может произойти у нас с судом присяжных».

Начинал он с того, что требование участия в суде присяжных обрушивалось на подданных внезапно вместе с угрозой штрафа:

по городам и городкам, по селам и деревушкам летят повестки, что такие-то и такие-то должны явиться к такому-то числу в такой-то город на ассизы (выделено в тексте. – Т. Б.) под опасением заплатить за неявку 300 рублей серебром[660].

Сумма штрафа, придуманная Гиляровым-Платоновым, была огромной. Действительно, «Основные положения судебной реформы» выдвигали требование о «взыскании» с не явившихся присяжных заседателей. Его должен был налагать суд, который вызвал присяжных для участия в своих заседаниях (ст. 38). Форма и размер взыскания должны были быть определены в будущем законе, но публицист торопился изобразить их в самых мрачных красках. В своей зарисовке Гиляров-Платонов и дальше опирался на статьи «Основных положений судебной реформы», творчески развивая их в негативном ключе.

Далее в статье изображались те, кто получили повестки. Так, первым в галерее воображаемых присяжных выступал набожный крестьянин, церковный староста Ефрем Сидоров. Действительно, «Основные положения…» допускали участие крестьян, «беспорочно прослуживших старшинами определенный срок или занимавших должность церковных старост» (ст. 34). В представлении Гилярова-Платонова, Сидоров должен был преодолеть 200 верст, чтобы исполнить свою обязанность. Славянофил выразительно передавал мысли Сидорова по этому поводу:

Пропади они пропадом!… Что это,