Истории будущего - Дэвид Кристиан

более крупные сети обмена распределяли плоды коллективного обучения и повышали относительную значимость социального времени; ускорение темпов изменений делало время более динамичным, а будущее – менее предсказуемым.

Прорывные сельскохозяйственные технологии побуждали человека активнее манипулировать окружающей средой и вели к более потребительскому восприятию мироздания и будущего. Крестьяне выяснили, что смогут значительно увеличить ожидаемый урожай, переделывая под себя ландшафт и изменяя животных и растений посредством одомашнивания. Кое-где утверждали даже, будто божества даровали людям власть над всеми прочими живыми существами. Иудейский бог, уничтожив большую часть жизни на Земле во Всемирном потопе, поведал уцелевшему патриарху Ною и его семье, что впредь «да страшатся и да трепещут вас все звери земные, [и весь скот земной,] и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они» [64]. Земледелие сделалось обязательным – если община не занималась сельским хозяйством, велик был шанс, что в близком будущем соседи-земледельцы, у которых больше людей и ресурсов, ее неизбежно вытеснят. Конкуренция между сельскохозяйственными общинами стимулировала развитие иных технологий, от гончарного дела и металлургии до новых способов строительства и новых форм транспорта и связи.

Транспортные технологии – использование паруса, верховая езда и применение волов и верблюдов – расширяли сети обмена, а новые коммуникационные технологии (изобретение письменности) умножали связи между сообществами и между поколениями. Все больше информации накапливалось в расширяющихся сетях обмена, и это провоцировало дальнейшие инновации. Само время меняло облик, поскольку люди вдруг осознали, что отныне им предстоит идти в ногу с социальными ритмами миллионов других людей в изменчивых сетях торговли, обрядов, войн и управления. Даже в самых глухих уголках сбыт продукции и уплата налогов заставляли домохозяйства подстраиваться под жизнедеятельность отдаленных городов и указы далеких правителей.

Темп изменений ускорялся, подрывая веру в стабильность мироздания. Социальные отношения коренным образом изменились благодаря появлению первых городов и государств около пяти тысяч лет назад. Сложились многолюдные иерархические общества, в которых доминировала небольшая, но могущественная и богатая элита. Создание государств оказалось политическим нововведением огромного значения, поскольку государства по самой своей природе призваны управлять будущим в грандиозных масштабах. Возведение долговечных общественных памятников вроде пирамид и дворцов наряду с распространением письменности побуждало острее осознавать изменения в жизни благодаря сохранению и приумножению свидетельств о событиях далекого прошлого193. Письменность исходно служила для помощи элите в учете активов – овец, рабов и запасов золота. Но письмо быстро стало необходимым для планирования будущего как такового, поскольку письменные документы содержали больше знания в устойчивых формах, нежели человеческая память, и это облегчало выявление закономерностей давнего прошлого. В одной из старейших письменных историй нашей планеты («Эпос о Гильгамеше») говорится, что герой повествования «принес нам весть о днях до потопа» [65].

Мышление о будущем в элите и в народе

В аграрную эру, как и во все эпохи человеческой истории, мышление о будущем опиралось преимущественно (если не целиком) на здравый смысл, на закономерности, выявляемые интуитивно и эмпирически, и на практический опыт. Скептик Цицерон две тысячи лет назад спрашивал: «Разве прорицатель предугадает приближение бури лучше, чем корабельный кормчий? Догадается о природе болезни проницательнее, чем врач? Или в руководстве военными действиями сможет проявить больше благоразумия и предусмотрительности, чем полководец?» [66] Хотя все прибегали к гаданию, то бишь пытались связаться и договориться с существами из мира духов, Цицерон настаивал: «в том, что подлежит чувственному восприятию, не может быть никакой дивинации» [67].

Даже в аграрную эру мысли о будущем возводились в первую очередь к знанию посредством чувственного восприятия. Но в этой главе мы сосредоточимся на тех сторонах мышления о будущем в аграрную эру, которые сегодня менее известны. В большинстве своем эти воззрения основывались на предположении, хорошо знакомом Арджуне и разделяемом многими людьми той поры, будто существа и силы духовного мира ведают о нашем будущем и способны его определять. Божественный глас, «как бы звук трубы», возвестил святому Иоанну Патмосскому [68]: «Взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего» [69]. Гадания проводились в самых разных формах. (Томас Гоббс, презиравший большинство форм гадания, за исключением признанных в протестантизме, приводит в своем «Левиафане»194 замечательный список [70].) Почти все уважали пророчества и гадания, лишь немногие помнили о цицероновском разделении на эмпирическое и дивинаторское знание, а высказывания прорицателей и гадателей ценились не менее высоко, нежели мнения врачей, кормчих и полководцев.

Гаданием увлекались все поголовно. Однако в обществах, где все больше проявлялось разделение на классы из-за власти, культуры и достатка, мышление о будущем среди образованной элиты начало существенно расходиться с мышлением большинства. В отдаленных деревнях и среди городских ремесленников люди беспокоились прежде всего о своем личном будущем, оценивали местные закономерности, советовались с местными богами, духами и ведьмами и доверяли местным традициям гадания. Но власть имущим приходилось думать о будущем сотен тысяч или миллионов людей, то есть порывать с локальными традициями и искать более значимые ответы от более авторитетных духовных голосов. Вместо прежних сомнений («Сожрет ли саранча наше ячменное поле, потому что соседи нас прокляли?») возникали иные, более общие: «Повергнет ли нашествие саранчи в голод всю империю? Могу ли я это предотвратить?» Вместо: «Я заболею, потому что мой брат наслал на меня порчу?» – начинали спрашивать: «Убьет ли чума большинство моих подданных и как тут быть?» Мысли о будущем в широком размахе требовали нового знания и новых способов мышления о будущем, с учетом закономерностей, значимых для миллионов жизней. Тем самым крепло недоверие к традиционным формам мышления о будущем (его примером служит труд Цицерона о предсказаниях). Представления элиты о будущем становились более амбициозными еще и потому, потому что императоры и короли могли определять будущее миллионов, отправляя войска в далекие земли, строя новые города, изменяя направления рек и вырубая леса. Кроме того, затейливые ритуалы и системы верований, окружавшие элитарное мышление о будущем, придавали этому мышлению авторитет и престиж, которых недоставало большинству народных представлений.

Некоторые отличительные черты мышления элиты о будущем отражены в исторической литературе, посвященной «осевому», по выражению Карла Ясперса, времени, то есть эпохе значительных политических и культурных свершений в первом тысячелетии до н. э.195. По мере расширения сетей обмена появлялись первые трансевразийские торговые сети и первые империи, достаточно крупные, чтобы достигать границ известного мироздания, достаточно тщеславные, чтобы их вожди могли помышлять себя и своих богов властелинами вселенной. Речь прежде всего о Персидской империи Ахеменидов, основанной в середине шестого века до н. э., и о первой объединенной Китайской империи, основанной в конце третьего века до н. э. [71] Правители