Российское обществоведение: становление, методология, кризис - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

В среде интеллигенции даже не возник вопрос: почему в начале ХХ в. у России не было возможности встроиться в систему западного капитализма? А ведь тогда эта проблема вызвала общую дискуссию и в социал-демократии, и у консерваторов, и у либералов, над этим вопросом работал М. Вебер и оставил ценные наблюдения, актуальные и сегодня. Надо было разобраться, почему в ходе революции из четырех больших проектов будущего был выбран советский проект. Не менее важно было разобраться в дискуссии относительно возможности создать в России социализм (т. е. систему, альтернативную западному капитализму), причем не дожидаясь пролетарской революции на Западе.

Догматы исторического материализма внушили иллюзии, что капитализм – это просто формация, простая, как очередное поколение машины. А раз так, эту машину мы сможем легко установить на нашей почве, если удастся сменить политическую систему и идеологию. На Западе, напротив, свой капитализм считают уникальной культурой и посторонних в нее не пускают. Даже из своей периферии Запад почти никого не включает в ядро системы и использует эту периферию как буферное пространство, куда можно сбрасывать токсические отходы своих кризисов.

Но если рассматривать капитализм не в понятиях механицизма, как формацию, а как культуру (точнее, как социокультурную систему), то мы увидим широкий спектр культур, в которых можно найти структуры капитализма, по-разному вложенные в контексты социальных отношений конкретных культур. Этот спектр расширяется, возникают «гибридные» системы, в которых переплетаются социальные отношения, присущие разным формациям. В парадигме формационного подхода эти системы с трудом поддавались анализу, реальные уклады назывались «докапиталистическими» или, позже, «некапиталистическими», теперь приходится вводить понятие «постиндустриальные» (или «посткапиталистические»).

Уже когда в результате кризиса физики менялась научная каpтина миpа и преодолевался механицизм, лежавший в основе классической политэкономии, А.В. Чаянов показал, что реальность кpестьянского миpа не втискивалась в категоpии политэкономии – ни в ее либеpальной, ни в ее маpксовой веpсии. Общинный крестьянский двор был вовлечен в отношения капиталистического хлебного рынка, существуя и производя в некапиталистическом укладе. А.В. Чаянов писал: «Обобщения, котоpые делают совpеменные автоpы совpеменных политэкономических теоpий, поpождают лишь фикцию и затемняют понимание сущности некапиталистических фоpмиpований как пpошлой, так и совpеменной экономической жизни» [2, с. 141]. Он убедительно показал, что почти до конца ХIХ в. капиталистическая экономика США была «гибридом» современного капитализма и рабовладельческой экономики.

В ХХ в., особенно после волны революций в незападных странах и ликвидации колониальной системы, разнообразие форм капитализма и социализма расширилось. Попытка российских реформаторов «построить капитализм в России», а затем войти в систему «западного капитализма» выглядит странной утопией из ХIХ в. Сейчас нет никакого смысла создавать конфликты относительно идеологических ярлыков. Очевидно, что в России не ведется тайком строительство социализма, но мы не претендуем, чтобы нас приняли в ЕС или НАТО. Мы должны строить жизнеустройство, адекватное нашей природе, ресурсам, культуре и отношениям с международной средой. Если надо, можно сказать, что мы строим капитализм, но свой – в чем-то схожий с западным капитализмом, а в чем-то отличный.

Раскрытие России мировому рынку

Единого человечества, которое в будущем ожидало Просвещение с его универсализмом и гуманизмом, нет и, видимо, не будет. Волны глобализации – колониальной, империалистической и теперь под эгидой США – скорее, разделяют человечество, хотя контакты и потоки сырья, товаров, символов и идей становятся все более интенсивными. Люди продолжают объединяться в этносы, народы, нации, и эти общности организуют свои территории, на которых властвует государство. Оно регулирует контакты и потоки материальных и символических благ и опасностей. Для этого существуют границы и таможни, войска и спецслужбы, идеологии и законы. Никакая страна, даже с очень ущербным суверенитетом, не может «раскрыться» миру, как любая семья на ночь закрывает дверь – даже в самое мирное время. Пусть дверь без замка – это граница.

До краха СССР ядро экономики России (плановая система) действовало по типу «семейного хозяйства», которое принципиально отличается от «рыночной экономики». В семье ресурсы и усилия не продаются и покупаются, а складываются. Внешняя торговля тогда регулировалась, исходя из принципа максимизации выгоды целого (страны). На это была настроена большая система государственных и общественных институтов. Особенностью была принципиальная неконвертируемость рубля. Масштаб цен в СССР был совсем иным, нежели на мировом рынке, и рубль мог циркулировать лишь внутри страны (это была «квитанция», по которой каждый гражданин получал свои дивиденды от общенародной собственности – в форме низких цен). Поэтому контур наличных денег должен был быть строго закрыт по отношению к внешнему рынку государственной монополией внешней торговли.

Понятно, что хозяйство семьи нельзя «раскрывать» внешнему рынку, действующему на принципе максимизации прибыли, – он высосет из «семьи» все средства. Поэтому институты советской России кардинально отличались от институтов стран с рыночной экономикой: на рынке торчит ночной сторож, да и сами акторы купли-продажи скоры на расправу, вплоть до самосуда. В Англии человека казнили за кражу из лавки в размере 5 фунтов стерлингов и больше, в Ньюпорте в 1814 г. за такую кражу повесили мальчика 14 лет.

В перестройке первым шагом в ликвидации советских институтов была отмена монополии внешней торговли. С 1 января 1987 г. право непосредственно проводить экспортно-импортные операции было дано 20 министерствам и 70 крупным предприятиям. Было учреждено Министерство внешнеэкономических связей СССР, которое лишь «регистрировало предприятия, кооперативы и иные организации, ведущие экспортно-импортные операции». Позже право внешней торговли было предоставлено и местным Советам.

Следующим шагом был вскрыт контур безналичных денег – было разрешено их превращение в наличные. Это был первый шаг к приватизации банковской системы. В 1989 г. специализированные банки (Промстройбанк, Агропромбанк и др.) были переведены на хозрасчет, а с 1990 г. стали преобразовываться в коммерческие. Был открыт путь к свободному росту цен и снижению реальных доходов населения, инфляции и росту внешнего долга.

Согласно «Закону о кооперативах» (1988 г.), при государственных предприятиях и местных Советах быстро возникла сеть кооперативов и совместных предприятий, занятых вывозом товаров за рубеж, что резко сократило поступление на внутренний рынок. Многие товары при спекуляции давали выручку до 50 долларов на 1 рубль затрат и покупались у предприятий «на корню» – весь годовой объем продукции.

За рубеж стали переправляться большие объемы ресурсов, дефицитных для развития и даже поддержания отечественного хозяйства (особенно капиталов, сырья и энергоресурсов в разных видах – нефти и газа, металлов и удобрений).

Были ликвидированы Госснаб, а вскоре и Госплан СССР. Нарушился межотраслевой баланс, были свернуты все государственные программы, и начался быстрый спад производства. СССР погрузился в состояние «без плана и без рынка». В мае 1991 г.