Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

в деревне кооперативное хозяйство, противопоставляя его частному, о чем неоднократно писал Н. И. Бухарин. В частности, в брошюре «О продналоге» он говорил, что «кооперация – это важнейшее звено государственного капитализма; кооперация – это такое звено, которое в первую очередь, помогает капиталистическим элементам, кулацким элементам деревни. Но мы это звено припаиваем к системе нашего государственного капитализма, и таким образом мы будем в состоянии в блоке с этими капиталистическими элементами преодолевать распыленную мелкобуржуазную стихию, которая напирает на нас» [42, с. XIV]. Эта логика вполне укладывалась в социалистическую парадигму, ведь немногочисленные крупные хозяйства в социализме всегда предпочтительнее множества средних и мелких. Городскую промышленность большевикам легко удалось национализировать, а вот справиться с сотней миллионов крестьян, столь долго мечтавших о собственной земле, было непросто. На базе нэповской крестьянской кооперации можно было бы идти дальше – к полной коллективизации сельского хозяйства. Но для этого требовалось добровольное участие в кооперации, наглядная демонстрация ее преимуществ и много терпения. Этого у большевиков как раз не хватало. В 1925 г. Бухарин сокрушался, что «у нас есть нэп в городе, у нас есть нэп в отношениях между городом и деревней, но у нас нет нэпа в самой деревне и нас нет нэпа в области кустарной промышленности. Здесь еще в значительной мере процветает политика административного нажима вместо хозяйственной борьбы. Настроение наших товарищей, работающих в деревне, воспитывавшихся на системе военного коммунизма, таково, что они самой лучшей хозяйственной политикой считают такую политику: лавочник появился – не выстраивай против него кооператив, не вытесняй в хозяйственной борьбе, а нажми на него, наложи печать на лавку и т. д.» [42, с. XIII]. Иными словами, нэповская задумка провалилась в том числе в силу социалистических предрассудков против крестьян, торговли и т. д.

Впоследствии была распропагандирована версия, что нэп завершился по объективным причинам – из-за обострения отношений с Великобританией, надвигающейся угрозы войны, даже ее неизбежности, и из-за провала хлебозаготовок 1927 г. То есть переход к форсированной индустриализации и коллективизации был вопросом жизни и смерти, объективной необходимостью. Это не более чем повторение официальной сталинской пропаганды, которой оправдывали начало этой самой форсированной индустриализации и наступления на деревню. Эта версия не подтверждается фактами.

Во-первых, если над СССР нависла угроза скорой войны в 1927–1928 гг., непонятно, почему не было проведено существенного увеличения численности Красной армии. В отчете Наркомвоенмора IV Всесоюзному съезду Советов 1927 г. Климент Ворошилов жалуется на недостаточную численность войск, нехватку вооружения и общие недостатки в сравнении с армиями капиталистических государств. Ворошилов указывает численность армии в 562 000 человек [63]. Большая советская энциклопедия определяет численность во всех видах вооруженных сил РККА в 586000 человек на 1927 г. В 1930 г. совокупная численность сухопутных войск, ВВС, ВМФ и частей вне норм (железнодорожники, строители) составила всего 631 000 человек. На следующий год, в 1931 г., она почти не увеличилась и составляла 639000. То есть за четыре года никакого серьезного увеличения численности войск не произошло. Это совершенно несравнимо с фантастическими темпами мобилизации в конце 1930-х – начале 1940-х гг., т. е. когда в Европе действительно началась война. Одна только сентябрьская мобилизация 1939 г. затронула 2 млн 610 тыс. человек [218].

Во-вторых, нэп в какой-то степени был обречен уже в 1925 г., так как на XIV съезде уже обсуждались вопросы планового распределения благ между городом и деревней. Хотя Бухарин и говорил в 1927 г., что речь об отмене нэпа не идет даже на XV съезде, именно так все и вышло [42, с. 277]. То, что у нэпа была очень сильная оппозиция в лице самых убежденных социалистов, – это факт. Георгий Пятаков намеренно повысил цены на промтовары в 1923 г. с целью саботировать курс нэпа в соответствии со своими убеждениями сторонника форсированной индустриализации. А в 1928 г., как передавал Николай Вольский, Валериан Куйбышев говорил: «Нам необходима настоящая индустриализация, как того и хочет XVсъезд партии, а не карикатура на нее с плюгавенькими темпами, выдуманная в 1926 г. (Выражение “плюгавенькие темпы” принадлежит Сталину.) Позорную ублюдочную пятилетку, появившуюся под вывеской ВСНХ, нужно скорее забыть. В ней нет даже тени революционного духа. В ней потухающая кривая с заложенным в нее контрреволюционным убеждением, что мы лопнем, наши силы иссякнут и при всем нашем желании все равно далеко уйти не можем» [46, с. 213]. «Нет и тени революционного духа» – это все, что нужно знать об отношении социалиста к экономическому вопросу. Последовательное наступление фракции противников нэпа тем более стало возможным, что нэп довольно скоро потерял двух своих самых мощных защитников: Ленина (в 1924 г.) и Дзержинского (в 1926 г.).

В-третьих, провал хлебозаготовок 1927 г. обозначил и ослабление позиций сторонников продолжения нэпа, и усиление позиций радикальных (а если конкретнее – то последовательных) социалистов с их курсом на форсированную индустриализацию и коллективизацию. Разумеется, недостаточные поставки хлеба в город были вызваны вовсе не злым умыслом «мелкобуржуазных элементов» в деревне, не кознями кулаков и капиталистов, а банальным нарушением экономических законов, которые совершило социалистическое руководство. Как ни странно, свидетельство этому мы находим в «Заметках экономиста» Николая Бухарина, который перечислил основные причины провала 1927 г. (хотя он не забыл упомянуть среди них кулаков, но это скорее дань обстоятельствам, требовавшим не слишком переусердствовать в критике партии): «Хлебозаготовительный кризис явился выражением вовсе не изобилия хлеба при голоде на промтовары. Это “объяснение” не выдерживает никакой критики. Он подготовлялся в обстановке измельчания крестьянского хозяйства стабильностью или даже падением зернового хозяйства и проявился: 1) при выросшей диспропорции цен на зерно, с одной стороны, техкультур – с другой; 2) при росте добавочных доходов от неземледельческого труда; 3) при недостаточном повышении налоговых ставок на кулацкие хозяйства; 4) при недостаточном снабжении деревни промтоварами; 5) при возросшем хозяйственном влиянии кулачества в деревне. В своем существе кризис этот связан был с неправильной политикой цен, с огромным разрывом цен на зерно и на другие продукты сельского хозяйства. В результате этого происходило перераспределение производительных сил в сторону от зернового хозяйства, их (относительное) бегство из области зерновой продукции. Само собой разумеется, что этот процесс наиболее ярко проявлялся в производящих районах. Вопиющим примером (не типичным, однако, примером) неправильного маневрирования с ценами является Северный Кавказ. Здесь валовой сбор пшеницы с десятины был: в 1925/26 году – 69,9 пуда; в 1926/27 году – 37,9 пуда; в 1927/28 году – 29,8 пуда. При этом сбор в 69,9 пуда сопровождался со стороны заготовительных органов ценой в 1 руб. 15 коп., а при сборе в 37,9 пуда – el руб. 02 коп. В результате, если вычесть семена, крестьянин выручал с десятины: в 1925/26 году – 72 руб., в 1926/27 году – 32 руб., в