Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

античная цивилизация порой широко применяла рабский труд – например, в такой сфере, как обработка свинцовой руды, отличавшейся ужасающе высоким уровнем смертности. Тем не менее рабов приходилось обеспечивать питанием, жильем, одеждой, а со временем и заменять их новыми. Факты, связанные с рабством у римлян, говорят о том, что история рабства не имеет никакого отношения к объяснению технического развития, и представляется затруднительным выявить связь между доступностью рабочей силы и попытками законсервировать эту ситуацию (MacMullen, 1988, p. 18). Существование рабства вряд ли может объяснить неумелое использование лошадей, примитивный уровень металлургических технологий или неуклюжую конструкцию кораблей в античную эпоху.

Было ли рабство ответственно за презрительное отношение к практическим технологиям? Возможно, рабство отчасти усугубляло его, но вряд ли являлось единственным фактором. Ранняя греческая философия – ионическая и пифагорейская – отличалась отчетливым прагматическим уклоном, на смену которому пришел «развод науки и философии с одной стороны и производственных процессов с другой стороны» (Finley, 1965, p. 33). По-видимому, этот процесс более-менее совпадал с распространением рабства в Древней Греции (V в. до н. э.)[104]. Однако некоторые рабы были образованными. Как указывал Сенека, большинство изобретений его времени, само собой, были сделаны рабами, так как только рабы интересовались подобными вещами (цит. по: Klemm, 1964, p. 23). Рабы занимали руководящие и ответственные должности. Фронтинию, заведовавшему римским водоснабжением, помогали рабы-архитекторы, а сыновья вольноотпущенников нередко быстро дорастали до рядов правящего класса (Finley, 1973, p. 77). В любом случае за пределами Италии рабы в основном являлись прислугой у городской элиты и не использовались на полевых работах и в производстве.

И все же совершенно отмахиваться от рабства представляется преждевременным. Технические изменения зависят от структуры стимулов, сложившейся в производственном секторе. Рабство фактически не могло не включать отношений принуждения между рабочей силой и руководящим персоналом. Внедрение новых технологий в иерархических структурах требует сотрудничества между факторами производства. Новые идеи могут исходить как сверху, так и снизу, но если только руководители не готовы признавать и вознаграждать новые технические идеи, выдвинутые нижестоящими, все это кончится ничем; если же надзор за рабочей силой недостаточно строг, то работники смогут саботировать идеи, насаждаемые сверху. Более того, поскольку структура стимулов в случае рабства, как правило, основывается на наказаниях, а не на наградах, то рабский труд имеет тенденцию к простоте и рутинности (Fenoaltea, 1984). Преимущество рутинных и простых задач состоит в том, что они снижают издержки надзора за работниками. Рутинность труда обычно ведет к окостенению технологий. Если на рынке труда преобладают рабы, квалифицированный труд окажется в дефиците, и вполне вероятно, что нехватка сведущих в технике работников затруднит отход от технического статус-кво. Тем не менее у нас почти нет фактов, указывающих на то, что в древнем мире рабы были в каком-либо смысле менее квалифицированными или трудоспособными, чем свободные работники, или обязательно находились на самом дне трудовой иерархии. Более того, в последние столетия существования Римской империи рабство пришло в упадок и большинство рабочей силы составляли не рабы, а свободные крестьяне, городские трудящиеся, ремесленники, моряки, торговцы и т. д. Если иерархическая структура рабства препятствовала техническим изменениям, то почему же свободный сектор столь же мало преуспел в создании новых технологий?

Упадок рабства в поздней империи привел к возникновению других институтов, которые могли иметь какое-то отношение к снижению технологической креативности. В попытке обеспечить стабильность и спокойствие за счет долгосрочного прогресса Диоклетиан и Константин (IV в. н. э.) провели реформы, привязавшие многих работников к профессиям их отцов. Не будучи такой жесткой, как индийская кастовая система, эта навязанная иерархия, в которой экономический и социальный статус наследовался, а не приобретался благодаря личным заслугам, естественно, препятствовала техническому прогрессу. Де Камп (De Camp, 1963, p. 280) называет эти реформы «пагубными для технического прогресса» и задается риторическим вопросом: «Захочет ли сын пекаря изобретать велосипед, если он обречен на то, чтобы всю жизнь волей-неволей печь хлеб?». Однако по мере распада Западной Римской империи эти законы наверняка соблюдались все менее строго, а благодаря отсутствию центральной власти в Средние века подобные драконовские меры и вовсе превратились в пустой звук.

Нередко утверждается, что рабство снижало экономический престиж ручного труда и углубляло раскол между образованным и производящим классами. Как указывает Ли (Lee, 1973), классическая древность в этом отношении принципиально не отличалась от других цивилизаций – если различия и были, то лишь относительные. Каналы, связывавшие верхние классы с трудящимися классами, всегда были узкими и легко перекрывались; в древности же они и вовсе почти отсутствовали. Господствовавшая иерархия ценностей препятствовала тому, чтобы интеллектуалы пытались извлечь из своих идей пользу. В знаменитом отрывке Плутарх воздавал Архимеду должное за то, что «считая строительство машин и любые искусства, обслуживающие повседневные нужды, занятием неблагородным и грубым, он все свои устремления обратил лишь на те занятия, чьи красота и возвышенность не запятнаны жизненными потребностями». Возможно, этот отрывок больше говорит нам о Плутархе, чем об Архимеде. Аристотель в своей «Политике» писал, что «добродетель недоступна тем, кто ведет жизнь механика или труженика». Ему приписывается авторство «Механики», справочника для инженеров, но ту, вероятно, написал кто-то другой. Многие исследователи античности отмечали абстрактную и отвлеченную природу греческой науки, в которой эксперименты не играли никакой роли из-за предполагаемого различия между абстрактной реальностью и ее проявлениями в реальном мире[105]. Классическая натуральная философия допускала, что естественный мир можно объяснить рациональными принципами, но считала, что это понимание – награда само по себе. Ученые, нисходившие до реального мира, либо делали хитрые игрушки для богатых и знаменитых, либо посвящали себя классификации и таксономии. Техническую бесплодность классической натуральной философии следует противопоставить практическому и прикладному направлению, постепенно проявившемуся в средневековой науке[106].

Образованные классы Римской империи навлекли на себя еще более суровую критику. Один современный автор (Oleson, 1984, p. 405) утверждает, что «типичный римский интеллектуал и аристократ, неспособный, подобно ребенку, на обширный анализ доступных ему данных… гедонист в своем неприятии боли, изменений и риска, блуждал в похожем на сон тумане, в итоге упуская даже самые ограниченные возможности к прогрессу». Это может быть преувеличением, но технический прогресс действительно требует интеллектуальной и психологической ответственности. Немногие элиты в истории удовлетворяли этому условию.

Одно из различий между аграрными экономиками средневековой Европы и экономиками прежних эпох заключалось в том, что средневековые феодалы оставляли значительную часть своей земли крестьянам при условии выполнения определенных повинностей. После того как крестьянин отрабатывал свою трудовую повинность или выплачивал оброк натурой и (впоследствии) деньгами, он был вправе распоряжаться своим трудом и трудом своей семьи