Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

экологическую катастрофу (Jones, 1988, p. 59–61). Любое экономическое производство подразумевает те или иные манипуляции с физическим окружением, и всем обществам приходилось вести игру против природы. Религия могла причудливым образом менять отношение к материальному миру: некоторые иудеохристианские религии, и в первую очередь сам иудаизм, не выказывали особой приязни к техническим изменениям, даже если разделяли точку зрения о том, что Бог поставил человека в центр Вселенной. Греческое православие и ислам, а порой и западное христианство, проявляли склонность к мистицизму и религиозной догматике, отрицавшей инновации. Более того, важный вклад в технику внесли многие нехристиане, особенно китайцы. Таким образом, мы можем привести множество сомнений и оговорок. Но даже если религия отнюдь не является единственным или хотя бы основным фактором, она остается одной из самых интригующих сил, на которые ссылаются при попытках объяснить европейское экономическое чудо. Технический прогресс, под которым мы в этой книге понимаем устойчивое изменение знаний, обеспечивающее снижение издержек и рост производства, начался в Европе после того, как здесь укоренилось христианство и в течение двенадцати с лишним столетий оставалось беспрецедентно мощной и явно неистощимой экономической силой.

Религия, экономика и общество нередко взаимодействовали таким способом, который не поддается простым обобщениям, но оказывал очевидное влияние на технологическую креативность. Индийский брахманизм был создан завоевателями-ариями, придумавшими кастовую систему, которая закрепляла их господство и гарантировала покорность со стороны низших классов. Табу, ограничения и правила, насаждавшиеся кастовой системой, сделали индийское общество невероятно консервативным по западным стандартам. Вечный поиск компромисса между прогрессом и экономическим ростом с одной стороны и стабильностью и порядком с другой стороны в случае индийской цивилизации завершился однозначным выбором в пользу последнего. Джонс (Jones, 1988, p. 10–34) называет кастовую систему «крайним примером омертвляющих институтов», отмечая, что та «в принципе исключала личные достижения». Разумеется, точное выявление причинно-следственных связей всегда затруднительно: была ли Индия консервативным обществом, придумавшим для себя подходящую религию, или же именно индуизм несет ответственность за индийскую отсталость? Согласно индуистскому учению попасть в ряды более высокой касты можно в случае реинкарнации, если при жизни ты выказывал соответствующее послушание и покорность: такая система стимулов с дьявольской эффективностью и почти стопроцентной гарантией обеспечивала сохранение статус-кво. В результате индийский субконтинент, несмотря на очевидные успехи в металлургии, гидравлике и производстве высококачественных тканей, не занимает заметного места в истории технологической креативности.

Разумеется, нельзя возлагать вину за отсталость Индии на одну лишь религию. Индию неоднократно опустошали гражданские войны и свирепые завоеватели. Однако самые креативные общества возвращались на прежний уровень спустя десятилетия даже после самых сокрушительных ударов. Индия же просто отставала, и в конце концов пала жертвой более передовых врагов – сперва моголов, которым артиллерия в 1520-е гг. принесла победу над намного более крупными индийскими армиями, а затем англичан. Но в конечном счете важны не политические последствия; ситуация в Индии, где повседневная жизнь тысячелетиями балансировала на грани существования, сводит к абсурду само понятие равновесия, столь любимое экономистами. И тем не менее это равновесие рассматривалось как система, созданная волей богов, как идеальный мир, в котором все и всё находится на отведенном ему месте, как общество, в котором бедность священна, а любое усилие тщетно. В подобном обществе технологическая креативность имела мало шансов на успех.

Техника не единственное средство, с помощью которого люди пытались влиять на свое естественное окружение. Люди, чьи научные заслуги не оставляют сомнений в «рациональности» их поведения, нередко практиковали магию, астрологию и алхимию – которые сегодня по большей части считаются иррациональными видами деятельности. Исаак Ньютон был одним из самых знаменитых алхимиков в истории. Неаполитанец Джамбаттиста делла Порта (1536–1605), одним из первых осознавший возможности пара, был профессиональным магом и даже назвал свою книгу Magiae Naturalis. Эффекты перелива астрологии в астрономию слишком очевидны для того, чтобы снова о них распространяться. Не стоит отмахиваться от магии как от иррационального занятия, поскольку уровень рациональности определяется доступной информацией и в отсутствие современной науки у людей не было возможности узнать, что будет работать, а что – нет. Важное различие между техникой и магией заключается не в том, что техника дает результаты, а магия не дает. Для нас более важно то, что магия не контролирует природу, а выпрашивает у нее милости. Вместо эксплуатации закономерностей и законов природы магия ищет из них исключения, пользуясь воображаемым непостоянством Вселенной. Более того, когда техника работает, то она работает для всех, в то время как магия была доступна лишь сведущим в ней людям. Ученик чародея не мог воспользоваться возможностями своего хозяина. Вообще говоря, магия и алхимия порой создавали положительные переливы в технику, но с наступлением эпохи Просвещения в XVIII в. их значение сходит на нет.

Коллективные ценности

В том, что касается коллективного влияния на поведение, склонность общества к техническому прогрессу, возможно, в наибольшей степени зависит от иерархии ценностей. Экономисты привыкли изучать людское поведение с точки зрения пользы, представляющей собой оценку потребляемых товаров и услуг, а также условий жизни людей. Однако помимо этого существует коллективный набор оценок, определяющих относительную престижность различных видов деятельности или атрибутов в рамках общества. Хотя престиж обычно находится в корреляции с богатством, он не идентичен богатству. В течение столетий в список престижных занятий, помимо накопления богатства (экономической активности), попадали самые разные профессии: военное дело, искусство, богослужение, спорт, административная деятельность, обучение и преподавание. Разные общества ценили эти занятия в разной степени. Представляется правдоподобным, что чем выше в этом рейтинге стоят труд, производство и накопление богатства, тем заметнее склонность общества к техническому прогрессу. Так, из великих цивилизаций Античности греки высоко ценили спорт и обучение, римляне придавали наибольшее значение военным и административным способностям, в то время как евреи на первое место ставили богослужение, а впоследствии – обучение и истолкование священных текстов. Все эти общества ценили богатство, но быть храбрым или мудрым значило в их глазах не меньше, а то и больше, чем быть богатым.

Более того, богатство могло принимать разные формы. В некоторых обществах мерилом богатства служила в первую очередь непосредственная власть над людьми, а не экономический контроль над ресурсами. Например, в некоторых рабовладельческих и феодальных обществах под богатством понималась власть над другими людьми[90]. Разумеется, власть над людьми и контроль над экономическими ресурсами в значительной степени перекрываются в любом обществе. Но они не идентичны друг другу. Рабовладельческое общество, в котором богатство и социальный престиж определяются числом рабов, будет менее склонно к использованию машин, экономящих труд, которые, при всей их эффективности, сделают