Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

деградации отбросов общества в наш машинный век"29, а "Дойче Тагесцайтунг" требовала "так основательно выкурить бандитские гнезда зачинщиков беспорядков, чтоб там больше никто никогда уже не смог обосноваться". Вновь ожили старый страх перед гражданской войной и воспоминания о 1918-1923 годах, тем более что стали уже заметны первые признаки надвигающегося мирового экономического кризиса.

Однако коммунисты все еще видели – по русскому образцу – своих главных противников на грядущей гражданской войне в социал-демократах и Веймарском государстве трестовой буржуазии. А тем временем уже поднималась другая партия, которая точно также, как коммунисты, однако по прямо противоположным причинам кричала "Долой Гржезинского, Зеверинга, Цергибеля"; прошло совсем немного времени, и улицы Германии, а на свой лад – также газеты и театры Германии, стали театром гражданской войны. Правда, эта война оставалась ограниченной, поскольку правительство, полиция и войска рейхсвера все же сохраняли в своих руках основные рычаги управления. Требуемая равноудаленность давалась властям, конечно, с трудом, так как они до сей поры постоянно подвергались нападениям со стороны одной – намного сильнейшей – из двух партий.

Но в игре участвовало еще одно государство, и как раз 1 мая 1929 г. оно заметным образом вмешалось в немецкие дела речью своего военного комиссара. Впрочем, это вмешательство не было абсолютно негативным и враждебным. Прежде чем мы станем говорить о внутринемецкой гражданской войне, бросим взгляд на государственные отношения между немецким Рейхом и Советским Союзом.

8. Государственные отношения между Германией и Советским Союзом

Германо-советские отношения описывались в научной литературе гораздо чаще, чем отношения коммунистов и национал-социалистов. Если мы ставим в центр интереса эти последние отношения, то вышеупомянутые межгосударственные связи отступают на второй план, во всяком случае, до 1933 г., поскольку национал-социалисты были в немецкой политике по отношению к Советскому Союзу и коммунизму главными представителями социально-политической линии, то есть той линии, которая видела в них прежде всего волю к мировой революции и намерение уничтожить буржуазию и была в этом согласна с самими коммунистами – только с обратным знаком. Но государственно-политическая линия не была просто противоположна социально-политической. Обе линии многообразно переплетались, между ними нередко возникала напряженность, но никогда – взаимоисключающая противоположность.

В некотором смысле государственно-политическая линия была даже старше: Германия благодаря своей поддержке революционной пропаганды – из стратегических соображений – во время войны, но прежде всего потому, что допустила проезд Ленина через свою территорию, была своего рода основательницей Советского Союза, а после Брестского мира его я ко^илищей в решающие месяцы. Но красный террор, вопли о помощи многих представителей буржуазии, революционная пропаганда в немецкой армии и за линией фронта не остались без влияния на руководителей государства, и как кайзер, так и рейхсканцлер Гертлинг, а также начальник северо-восточного штаба генерал Макс Гофман серьезно носились с мыслью послать немецкие войска на Петроград и Москву, чтобы установить дружественное Германии белое правительство. Но белые далеко не все были дружественно настроены к немцам, и к тому же были в большой своей части красными: ни одна партия не стояла решительнее на стороне Антанты, чем эсеры, и как раз убийство левыми эсерами немецкого посланника, графа Мирбаха, окончательно убедило немецкое правительство в том, что большевики – единственная значительная и организованная сила в России, которая решительно отвергает продолжение войны. Поэтому новый госсекретарь министерства иностранных дел фон Гинце отверг все прочие устремления1 и заключил в конце августа 1918 года так называемые "дополнительные соглашения" с Советской Россией, которые означали для Ленина новую передышку.

Всего два месяца спустя московские руководители могли с большим облегчением и торжеством вступить в первый контакт с революционным немецким правительством. Каково же было их разочарование, когда народный уполномоченный Гаазе повел себя холодно и сдержанно, а чуть позже правительство Эберта выразило резкий протест против вмешательства во внутренние дела Германии, состоявшего в многочисленных воззваниях и прокламациях советского правительства. Поэтому дипломатические отношения, прерванные правительством кайзера под самый конец его существования, так и не были возобновлены, а после гибели Розы Люксембург и Карла Либкнехта, в которых уже видели будущих президентов Немецкой Советской республики, отношения становились все хуже и хуже, не в последнюю очередь из-за сопротивления, которое продолжали оказывать немецкие войска в Прибалтике продвижению русских и местных красных. В то же время такие люди, как, например, министр иностранных дел граф Брокдорф-Ранцау, ясно видели, каким большим козырем могли бы стать большевики для побежденной Германии: сыграть можно было на становившихся все острее социально-политических тревогах союзников, благодаря которым Германия могла занять в союзе почетное место, или же, наоборот, на союзе с Россией против Антанты.2

Обе возможности: ориентация на Запад с антибольшевистским акцентом, то есть приспособление государственно-политической линии к социально-политической, или ориентация на Восток как договоренность с большевистской Россией – сами собою вытекали из политической ситуации и географического положения Германии. Глубокое разочарование и унижение, которые пришлось пережить Брокдорфу в Версале, делало его сторонником второй линии, хотя он никогда не заходил так далеко в своей ориентации на Восток, как генерал фон Сект, который стремился прежде всего к уничтожению Польши и готов был в уплату на значительные внутриполитические уступки. i Напротив, Эберт и почти все социал-демократы неизменно придерживались западной ориентации, которая была для них единственной возможностью самоутверждения против коммунистов.

Но в игре присутствовала и третья линия, экономико-политическая, которую проводили многие немецкие предприниматели; эта линия не была непременно внеполитической или пробольшевистской, поскольку бывала порой связана с убеждением, что с установлением торговых связей варварский или азиатский характер коммунизма может быть смягчен. Собственно, то же убеждение представлял в Англии Ллойд Джордж, и уже в 1920 году англичане и немцы вступили в конкурентную борьбу за русский рынок. С советской стороны Карл Радек сделал первый шаг вперед по направлению к прагматической договоренности с буржуазным немецким правительством, которая, конечно, должна была лишь предварять идеологическое и материальное единство русской и немецкой Страны Советов: "Я слишком мало дипломат, чтобы притворяться, что верю в продолжительность нынешнего порядка в Германии. Немецкая буржуазия не верит в то, что мы будем жить долго. Итак, мы согласны в своих мнениях. Почему же нам не обменивать лен на лекарства, древесину на электроприборы? Вы ведь не требуете у тех, кому продаете подштанники, справку о бессмертии!" *.

Первые официальные контакты обоих правительств были связаны с решением проблемы военнопленных с обеих сторон. В Германии находилось около миллиона русских военнопленных, а в России, кроме значительного числа немецких военнопленных, еще и многочисленные интернированные гражданские лица. Поэтому уже в 1919 году