Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

перспективе мира без политической и сексуальной репрессии, опиравшейся в особенности на "фрейдо-марксизм" Вильгельма Рейха и Герберта Маркузе, оказывались в одном ряду национал-социалисты и буржуазные борцы сопротивления, американские капиталисты и итальянские фашисты, сталинисты, а иногда и ленинисты как представители репрессивного общества. В ФРГ эта анархическая тенденция, соединившись с тевтоноцентризмом, сводившемся к обвинению тогдашних и нынешних правящих слоев, создала господствующую легенду, поборники которой хотя и отвергают отождествление своей идеи с государственным мифом ГДР, очень чувствительны ко всякого рода антикоммунизму, так как он, по их мнению, мешает наконец-то достигнутому мирному сосуществованию. Тем не менее в собственно научной области исследование и постановка вопросов продолжались, и можно было, ссылаясь на все увеличивающуюся временную дистанцию, требовать историзации также применительно к национал-социализму, подчеркивать в нем революционные черты в большей степени, чем было принято до сих пор, и даже приписывать ему позитивную роль в процессе модернизации немецкого общества. Всё более трудной становилась консервация предостережений о возможном возрождении национал-социализма или утверждать, что необходимо постоянное педагогическое просвещение народа, чтобы предотвратить возможность повторения страшных событий. Тем временем глубокие изменения в мировой политике стимулировали постановку все новых вопросов.

Развитие в направлении permissive society, чрезвычайно сложного и дифференцированного государства благоденствия продолжалось на Западе, почти нигде не вызывая серьезных реакций. Сдача позиций союзниками в Южном Вьетнаме в 1975 году и боязливая сдержанность США, когда марксистские освободительные движения увлекли крупные государства Африки на борьбу против западных освободительных движений, сделали слабость империализма очевидной как никогда, а волна консерватизма, закинувшая Рональда Рейгана на президентский пост, имела целью лишь предупредить угрозу нарушения баланса в мировой политике. Но теперь, когда в свою очередь, Советский Союз защищал затяжными военными действиями слабый и зависимый режим в Афганистане, коммунистический режим в ответ на грозящую изнутри опасность утверждал себя путем захвата власти партийными военными с присущими им большой решительностью и изначальной жестокостью. В Иране произошла, к удивлению всего мира, совершенно своеобразная, но по форме просто классическая революция, которая, будучи освобождением от американского влияния, согласно распространенным представлениям, была прогрессивной, но которую, в силу установления власти первосвященника, следовало назвать совершенно реакционной. Затем эта революционная страна была целиком превращена соседним государством в театр военных действий, причем эта война уже в 1985 году сравнялась по длительности со Второй мировой, а якобы всемогущий Совет Безопасности Организации Объединенных Наций и мировое общественное мнение смогли проявить только полнейшую беспомощность. Общественное мнение играло роль скорее во время молниеносной войны Израиля с Ливаном, точнее, с сильным укрепленным пунктом врага Израиля в Ливане; тогда в мировой прессе нередко звучали слова о "геноциде", а иногда и о сходстве между сионистами и национал-социалистами. Между тем вновь объединившийся Вьетнам захватил Камбоджу и сам стал объектом карательной экспедиции со стороны Китайской народной республики. В ФРГ чуть позже распалась коалиция социалистов и либералов, но постулированный "поворот" выразился главным образом во все большем выдвижении и росте влияния новой партии, весьма критически настроенной к техническому прогрессу и обнаруживающей некое – не только формальное -сходство с национал-социализмом, однако резко противопоставляющей себя этому последнему в главных пунктах. В Советском Союзе опять-таки началась волна реформ, которая, возможно, означает нечто большее, чем наступление очередной оттепели и которая во всяком случае весьма знаменательно дала простор для критики Сталина и отдельных черт советского прошлого.

Ситуация в мире тем самым изменилась настолько, что предположение о сущностной однородности условий, которое одно только и способно оправдать страх перед повторением определенных событий, утратило под собой всякую почву. Идея, будто в Германии новый Гитлер однажды сумеет увлечь за собой массы на опасный путь и в конце концов устроить новую версию Освенцима, всегда была безосновательной, а сейчас звучит просто глупо.

И коль скоро страх перед повторениями беспредметен, а педагогические заботы о народе излишни, то нужно, наконец, сделать еще один шаг и тематизировать национал-социалистическое прошлое в его центральном пункте, каковым нельзя считать ни его преступные наклонности, ни его антисемитскую одержимость. Самое существенное в национал-социализме – это его отношение к марксизму и в особенности коммунизму в том виде, который он приобрел вследствие победы большевиков в русской революции. Этот взгляд отнюдь не нов, но его значение стушевывается двумя предпосылками, получившими не в меру широкое распространение. Сами коммунисты выдвигают тезис, что национал-социализм означал лишь безнадежную и потому преступную попытку сопротивления воле истории, то есть социалистической революции. Либеральные противники коммунизма, напротив, по большей части придерживаются мнения, что Гитлер и его люди использовали безосновательный страх перед коммунизмом как пугалом и ужасным призраком с целью захвата власти и именно потому установили режим, чрезвычайно сходный со сталинским.

Данная книга исходит из предположения, что проникнутое страхом и ненавистью отношение к коммунизму в самом деле было центральной движущей силой эмоций Гитлера и его идеологии, что он при этом лишь с особой интенсивностью артикулировал то, что испытывали многие его немецкие и не немецкие современники, и что все эти эмоции и страхи не только возможно понять, но что они в большой своей части были понятен ны и в некоторых пунктах даже оправданны. В наше время, когда коммунистические партии многих стран стремятся к участию в правительстве или стремились к нему, когда все они, по крайней мере, в Европе, весьма цивильным образом стараются сотрудничать с движением в защиту мира и с не террористическими левыми силами, требуется умственное усилие, чтобы вспомнить, что "те же самые" коммунистические партии между 1919 и 1935 годом повсюду были партиями "вооруженного восстания", что Ленин полагал, что буржуазия во всем мире ожесточена до безумия, "прилагает все усилия, чтобы нас свергнуть"15, что еще в 1930 году Европа дрожала от страха, и что заместитель наркомвоенмора Фрунзе писал в 1924 году: "Уже самим фактом своего существования мы подрываем его (старого, буржуазного мира) основы, разрушаем его стабильность и тем самым внушаем его представителям чувство злобной ненависти, бессмысленного страха и закоренелой вражды ко всему советскому". " Удивительно на самом деле то, что далеко не все буржуа и мелкие буржуа Европы и Америки были преисполнены этими чувствами страха и ненависти, а многие, напротив, относились к великому социальному эксперименту в России с сочувственным интересом. Но если высказывания Ленина и Фрунзе в столь общей форме и не соответствуют действительности, то все же исключительно глупо было бы предполагать, будто только Гитлер и небольшой кружок близких к нему людей мучались воображаемыми кошмарами. Кто полагает, что Гитлер был прежде всего представителем пангерманизма, использовавшим призрак коммунизма лишь как прикрытие для своих захватнических целей, тот пусть