Вадим Роговин - Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)

Этот раздел постановления октябрьского пленума предвосхитил, по существу, отношение ко всем последующим оппозициям в партии.

Пункт I раздела гласил, что «пленумы ЦК и ЦКК и представители 10-ти крупнейших парторганизаций… целиком одобряют политическую линию и практическую работу Политбюро, Оргбюро и Секретариата и считают ответ большинства членов Политбюро по существу правильным»[279]. Это положение — «полностью одобряют» — стало на протяжении последующих шестидесяти с лишним лет обязательной ритуальной формулой в резолюциях партийных съездов и пленумов ЦК.

В последующих двух пунктах указывалось, что «нападение тов. Троцкого, направленное на Политбюро, объективно приняло характер фракционного выступления, грозящего нанести удар единству партии и создающего кризис партии», а «Заявление 46-ти» расценивалось как «шаг фракционно-раскольничьей политики», грозящей «поставить всю жизнь партии на ближайшие месяцы под знак внутрипартийной борьбы»[280].

В IV пункте указывалось, что собрание считает своим «само собой разумеющимся долгом гарантировать в соответствии с партийным уставом право каждого члена партии критически разбирать как всю политику ЦК, так и его отдельные решения»[281]. (В последующих «партийных документах» о таком праве уже не упоминалось.) Однако вслед за этим провозглашалась обязательность борьбы «с фракционными группировками внутри партии и их дезорганизаторскими выступлениями» и выражалась «уверенность, что ЦКК примет все необходимые в интересах единства партии меры для того, чтобы начавшаяся внутрипартийная борьба не выходила в дальнейшем за пределы допустимого внутри партии в настоящий боевой момент товарищеского обсуждения»[282]. Таким образом, постановление оставляло открытым вопрос о том, где проходит грань между критическим разбором политики ЦК и допустимым обсуждением спорных вопросов, с одной стороны, и дезорганизаторскими выступлениями фракционных группировок, с другой.

В последующих пунктах объявлялось долгом всех активных работников партии оказывать Центральному Комитету «полное доверие и неколебимую поддержку». Специальный пункт постановления был посвящен Троцкому, которому «настоятельно» предлагалось «принять в дальнейшем более близкое и непосредственное участие в практической работе всех центральных партийных и советских учреждений, членом которых он состоит»[283]. Эти предложения были предельно лицемерны, ибо внутри Политбюро и ЦК уже сформировались «другое Политбюро» и «другой ЦК», главной задачей которых была изоляция Троцкого.

Наконец, в последнем пункте одобрялся отказ Политбюро вынести спорные вопросы на общепартийную дискуссию. В развитие этой линии пленум брал на себя «ответственность остановить начавшуюся фракционную дискуссию», и подчёркивал свою уверенность в том, что данным решением он выражает «мнение всей партии»[284].

О том, с помощью каких приёмов было принято это решение, клеймившее меньшинство при сокрытии его программных документов, свидетельствует написанное 31 октября письмо Крупской Зиновьеву. Хотя Крупская считала себя сторонницей триумвирата, а не Троцкого, она крайне негативно оценивала беспринципно-интриганское поведение триумвиров и их сторонников в ходе работы пленума. «Во всём этом безобразии — Вы согласитесь, что весь инцидент сплошное безобразие, — писала Крупская, — приходится винить далеко не одного Троцкого. За всё происшедшее приходится винить и нашу группу: Вас, Сталина, и Каменева. Вы могли, конечно, но не захотели предотвратить это безобразие. Если бы Вы не могли этого сделать, это бы доказывало полное бессилие нашей группы, полную её беспомощность. Нет, дело не в невозможности, а в нежелании. Наши сами взяли неверный, недопустимый тон. Нельзя создавать атмосферу такой склоки и личных счетов… Вот почему все так боялись того, что вся эта склока будет вынесена в массы. От рабочих приходится скрывать весь инцидент»[285]. В то время сокрытие политических разногласий в партии от рядовых коммунистов-рабочих считалось таким же грубым нарушением норм партийной жизни и коммунистической политической морали, как создание атмосферы склоки и сведение личных счетов.

Из письма Крупской следует, что триумвиры, воспользовавшись тем, что большинство участников пленума не знало о существовании «Завещания» и некоторых других последних ленинских документов, подстрекали своих сторонников к изображению в заведомо ложном свете позиции Ленина и даже причин ухудшения его здоровья. «Совершенно недопустимо также то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме, — писала по этому поводу Крупская. — Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего В. И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах. Вы знаете, что В. И. видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его?»[286]

Считая, что на пленуме уже обозначился раскол, которого так опасался Ленин, Крупская совершенно определённо возлагала вину за это на триумвиров и призывала их отказаться от взятой ими интриганско-раскольнической линии. «А теперь главное, — писала она. — Момент слишком серьёзен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально сейчас весь одиум за раскол свален на Троцкого, но именно свален, а по существу дела, — разве Троцкого не довели до этого? Деталей я не знаю, да и не в них дело — из-за деревьев часто не видать леса — а суть дела: надо учитывать Троцкого, как партийную силу, и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована»[287]

XVII Две дискуссии

Октябрьский пленум не достиг своей главной цели, закреплённой в его постановлении, — запретить проведение общепартийной дискуссии. Очевидно, чувствуя отрицательное отношение партийных масс к сложившемуся внутрипартийному режиму и опасаясь, что события могут выйти из-под её контроля, «тройка» была вынуждена открыть дискуссию о внутрипартийной демократии, представив при этом себя её инициатором.

7 ноября Зиновьев выступил в «Правде» со статьёй «Новые задачи партии», в которой говорилось: «Во внутрипартийной жизни за последнее время наблюдался чрезмерный штиль, местами даже застой… Главная наша беда состоит часто в том, что почти все важнейшие вопросы идут у нас сверху вниз предрешёнными. Это суживает творчество всей массы членов партии, это уменьшает самодеятельность низовых партячеек»[288].

«Правда» предложила развернуть в печати и в партийных организациях «самую широкую дискуссию» по статье Зиновьева и 13 ноября открыла её на своих страницах. Первые выступления в дискуссии никак не предвещали, что она выльется в ожесточённую борьбу. Во всех выступлениях единодушно констатировался нездоровый характер сложившегося внутрипартийного режима.

Так, Бухарин в речи на одном из низовых партийных собраний говорил о бесконечном множестве недостатков, которые привели к полукритическому состоянию партии. Он называл в качестве характерных примеров — назначение райкомами секретарей первичных партийных ячеек, превращение выборов в партийных организациях в выборы в кавычках, формализацию процедуры проведения партийных собраний, начиная с единогласного выбора президиума по заранее подготовленному списку и кончая столь же единогласным принятием заранее подготовленной резолюции. «У нас целый ряд нижних слоёв организации, — продолжал Бухарин, — хватаются за барьеры: «никакой дискуссии!», «кто против?» и т. д., и целая система таких приёмов сводит на нет внутрипартийную жизнь. Само собой разумеется, что отсюда идёт громадная волна недовольства. Я привёл несколько примеров из жизни самых низших наших ячеек. То же самое можно заметить в несколько измененной форме и по следующим рядам нашей партийной иерархии»[289].

Ещё более резко ставился вопрос в первых открытых выступлениях участников «группы 46-ти». Так, в статье «О нашем внутрипартийном положении» Преображенский писал, что «вместо курса на коллективную самодеятельность организаций и поднятия уровня всех членов партии в процессе живого участия во всех внутрипартийных решениях, на почве сознания ответственности за каждое из этих решений, был взят курс на хороший аппарат и хорошего партийного чиновника»[290].