Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

в одном из официальных заявлений русскую волю к победе и напомнил о русских военных целях, в том числе о Константинополе. Именно этим он, против своей воли, способствовал второй и еще большей парадоксальности: тому, что вождь большевиков, Владимир Ильич Ленин, вернувшийся в середине апреля из Цюриха, где он находился в ссылке, в Петербург, где ему был оказан торжественный прием, завоевывал все большее и большее одобрение, развернув свои "Апрельские тезисы". С растерянностью и удивлением меньшевики и многие товарищи по его собственной партии приняли к сведению сначала мнение Ленина о том, что Временное правительство является буржуазным правительством, правительством капиталистов, и о том, что настоящие социалисты должны вести острейшую борьбу с ним, а также с "защитниками Отечества" или "социал-шовинистами" среди "мелкобуржуазных" меньшевиков и эсеров с тем, чтобы организовать "коммуну" – или Советское государство, которое приведет к "упразднению полиции, армии, чиновничества" и будет представлять собой стадию непосредственного перехода к социализму. То, что полемика, направленная против капиталистов и "буржуев", была весьма популярна, явствует уже из того факта, что Милюков после ряда крупных демонстраций был вынужден уйти в отставку, и скоро нельзя уже было не видеть, что Ленин выразил настроение значительной части народа, когда вскрыл непримиримые противоречия внутри револкпцюнной демократии. Одна сторона была представлена эсерами и меньшевиками, а также рядом мелких социалистических партий, которая – и значительным большинством – под руководством Александра Керенского пыталась сблизить Совет и правительство, вплоть до того, что Временное правительство скоро примерно наполовину состояло из социалистов. Им противостояли большевики и так называемые меньшевики-интернационалисты, сгрупировавшиеся вокруг Юлия Мартова, а также небольшая группа Льва Троцкого, вернувшегося из Америки в Россию. Они все выступали с требованием передачи "всей власти Советам", поскольку, по их убеждению, только правительство, свободное от капиталистов и защитников Отечества, может обратиться с убедительным призывом к народам воюющих стран и тем самым привести к заключению всеобщего мира.

Это было, конечно, не первой пропастью, разверзнутой Владимиром Ульяновым (сыном инспектора народных училищ Симбирской губернии, из пожалованных дворян), между ним самим и другими социалистами. В 1903 году он вызвал размежевание в рядах только созданной Российской Социал-Демократической Рабочей Партии на большевиков и меньшевиков, поскольку хотел осуществить свою концепцию партии как "устойчивой, осуществляющей постоянное руководство организации" и "тесно сплоченной кучки" профессиональных революционеров в противовес Мартову с его более демократичными представлениями, которому стихийность выступлений масс была важнее, чем сознание и притязания на руководящую роль социалистической интеллигенции. Затем Ленин повел непримиримую борьбу с ликвидаторами, фидеистами и другими политическими уклонами и с началом войны он оказался единственным среди социалистов Европы, кто решительно выдвинул лозунг поражения в войне собственной страны и требование "превратить войну империалистическую в войну гражданскую". И в то же время этот поборник мира с таким сокрушительным презрением отзывался о плаксивой мелкой буржуазии и ее отвращении к крови и применению оружия9, что наблюдатель имел бы все основания для того, чтобы предположить, что в голове этого человека рождается совершенно новый вид социализма. Между тем, ни Каутский, ни Роза Люксембург не считали его одним из них, так как его тактика казалась слишком сориентированной на специфику отношений, обусловленных русским самодержавием, и число его сторонников в 1914 году было еще довольно незначительным по сравнению с членами и избирателями немецкой социал-демократии. В начале 1917 года количество членов партии составляло, по приблизительным подсчетам, лишь 50 000 человек. Но ни в какой другой социалистической партии Европы авторитет одного человека не был столь велик и неоспорим.

Что это может означать в экстремальной ситуации, стало ясно и широкой общественности, когда Ленин выступил с речью на 1-м Всероссийском съезде Советов в июне 1917 года, где не только категорически заявил о готовности взять на себя вместе со своей партией "всю полноту власти", но и о своем намерении арестовать всех крупных капиталистов сразу после своей победы, потому что они, как и их французские и английские коллеги, суть не что иное, как разбойники и опасные интриганы. Шумными аплодисментами приветствовали также выступление Керенского, со всем пафосом гуманного социализма заклеймившего предложение об аресте и наказании людей на основании их классовой принадлежности как сугубо восточное. " Не менее резко полемизировал с Лениным его старый учитель, основатель русского марксизма Георгий Плеханов, когда он заклеймил "почти патологическое стремление большевиков к захвату власти" и заявил, что Ленин по своему складу ума не способен понять, что поражение России повлечет за собой также поражение русской свободы.,2

Между тем жажда масс найти виновных и перейти в атаку становилась все сильнее, и в речах, которые Ленин держал с балкона дворца балерины Кшесинской, его штаб-квартиры, он неприкрыто пропагандировал популярный принцип "Грабь награбленное" и призывал пустить красного петуха под крыши помещиков. Притом подобное происходило по всей России, и в некоторых местах торговля и быт пришли в совершенный упадок, потому что крестьяне просто придерживали для местных нужд лес или зерно, предназначенные для отправки в отдаленные губернии и уже оплаченные покупателем. Но разница между неизбежным или очевидно назревающим социальным напряжением и его сознательным нагнетанием и обострением прослеживается на уровне симптоматики на примере письма, направленного в июне полковником одного из сибирских полков в штаб главного командования своей армии: "Мне и офицерам остается только спасать себя, поскольку из Петрограда прибыл сторонник Ленина, солдат 5-й роты. В 16 часов состоится собрание. Это уже решенное дело, что меня, Морозко и Егорова повесят, офицеров решили взять и поквитаться с ними. Я уезжаю в Лошаны ‹…› Многие лучшие солдаты и офицеры уже бежали".|3

Почти невозможно поверить, что находящаяся в такой стадии распада армия еще нашла в себе силы предпринять в начале июля столь масштабную и успешную операцию против врага, как Брусиловский прорыв. Военный министр Керенский не в последнюю очередь потому и отдал приказ о нем, чтобы противостоять растущим сомнениям союзников в верности России союзническим интересам и ее надежности, Несмотря на вступление в войну Америки, настроение среди противников Германии и Австрии не улучшилось, а победа русского оружия в Галиции усилила пошатнувшуюся уверенность в победе и подняла престиж России. Но за наступлением очень скоро последовало отступление и полный разгром, а число дезертиров неудержимо росло. Сколь велика была в этих процессах доля, приходящаяся на большевистскую пропаганду, не поддается точному учету; но то, что она была значительной, не подлежит сомнению.

Тем не менее довольно осторожно поддержанное партией восстание в Петрограде, стоившее жизни сотням людей, похоже, снова свело в июле все успехи к нулю, и когда правительство отдало распоряжение