Колин Крауч - Постдемократия

И ливерпульская, и лондонская стратегии были об­речены на неудачу. Рабочий класс вступил в XX век в качестве класса будущего, громко заявив о себе как выразителе коллективных интересов в эпоху, изуро­дованную индивидуализмом: он принес с собой обе­щание всеобщего гражданства и возможность массо­вого потребления в обществе, которое знало только роскошь для богатых и существование на грани вы­живания для бедных. К концу века он стал классом проигравших: защита государства всеобщего благосо­стояния теперь опирается на призывы к состраданию, а не на требования всеобщего равноправия. За сто лет пролетариат описал параболу.

Этот процесс имел свои особенности в разных стра­нах, порой различаясь весьма существенно. В Италии, Испании, Португалии и Франции наблюдалось спол­зание влево, обычно следующее за упадком сельского общества, причем относительно сильные компартии этих стран избавлялись от подавляющего советско­го влияния. Временно это привело к усилению рабо­чего движения. В Германии и Австрии большое чис­ло занятых в промышленности сохранялось гораз­до дольше, что снижало необходимость в серьезном пересмотре стратегии, хотя в результате к 1990-м го­дам рабочие движения этих стран оказались особенно неподатливыми к изменениям и адаптации. Сужение индустриальной базы серьезно ударило по рабочему движению в скандинавских странах и подорвало его гегемонистское положение в этих обществах, но важ­ная роль, которую оно играло в предыдущие полвека, помогла ему избежать маргинализации. Однако к кон­цу XX века серьезное и необратимое сокращение чис­ленности стало уделом рабочего класса по всему раз­витому миру. Британский опыт 1980-х годов служит особенно ярким, но отнюдь не исключительным при­мером политической маргинализации пролетариата.

СЛАБАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ ДРУГИХ КЛАССОВ

Гораздо труднее пересказать классовую историю ос­тальной — в наше время подавляющей — части насе­ления: всевозможных разнородных групп, включаю­щих в себя лиц умственного труда, административ­ный персонал, духовенство, работников торговли, служащих финансовых учреждений, государствен­ных чиновников и сотрудников органов социально­го обеспечения. Исторически отличаясь от пролета­риата уровнем образования, доходами и условиями труда, большинство этих групп не проявляло жела­ния вставать под знамена рабочего класса и вступать в его организации. Многим из них так и не удалось за­нять никакой независимой позиции на политическом поле. Их профессиональные организации обычно сла­бы (за очень важным исключением организаций го­сударственных служащих, а также врачей, адвокатов и т. п.); они могут отдавать свои голоса за любых кан­дидатов, не имея выраженных предпочтений, которые были характеры для пролетариата и буржуазии.

Из этого не следует, что представители вышена­званных групп с безразличием относятся к общест­венной жизни. Напротив, все они почти наверня­ка окажутся активными участниками организаций и групп, отстаивающих те или иные интересы. Но ши­рокий разброс этих объединений по всему полити­ческому спектру не позволяет им выступать единым фронтом против политической системы, выдвигая четкие требования, как это делает возрождающийся класс капиталистов и делал когда-то рабочий класс. В политическом плане они нередко находятся бли­же к капиталу, поскольку при двухпартийных систе­мах традиционно голосовали скорее за антисоциа­листические, нежели за рабочие партии. Но их по­зиция вовсе не однозначна; например, они являются активными сторонниками гражданского государства всеобщего благосостояния, особенно в части здраво­охранения, образования и пенсионной системы.

Более пристальное рассмотрение позволит нам Увидеть, что и в этой усредненной массе существу­ет своя структура. Здесь часто наблюдается расслоение на государственных служащих и занятых в част­ном секторе, причем первые гораздо чаще объединя­ются в профсоюзы и имеют естественную склонность к участию в организациях и лобби, встающих на за­щиту общественных услуг. Приватизация значитель­ной части государственного сектора в 1980-х и 1990-х в немалой степени была обусловлена избирательными процессами, поскольку в некоторых странах право­центристские партии, противопоставив себя государ­ственным служащим как классу, старались сократить их численность. (На исходе века левоцентристские партии начали прибегать к той же политике, что при­вело к их конфликту с ядром своего электората.)

Налицо также важное иерархическое деление. У низовых офисных работников нет почти ничего общего с высшим руководством — и по своим дохо­дам, и по образовательному уровню первые неред­ко уступают квалифицированным рабочим. Сущест­венную роль играют и тендерные различия. В целом (хотя, разумеется, не без исключений) чем ниже ста­тус, тем меньше оклад, а чем ниже образовательный уровень лица, занятого в непроизводственной сфере, тем с большей вероятностью оно будет иметь жен­ский пол. Тендерные различия порождают в иерархи­ческом непролетарском коллективе офиса или мага­зина не менее острый культурный раскол, чем тот, что существует между производственным и непроизвод­ственным трудом на заводе.

Если предположить, что старший управленческий персонал и представители высокооплачиваемых про­фессий имеют все основания для того, чтобы встать на сторону политических интересов капитала (если только они не работают в сфере общественных услуг), то вопрос о том, почему нижние уровни иерархии «белых воротничков» не проводят свою собственную политику, становится практически равнозначен во­просу: почему женщины не превратились в независи­мую политическую силу, выступающую от лица низ­ших непроизводственных классов, так, как это сдела­ли мужчины от лица квалифицированного рабочего класса? Этот вопрос настолько важен для состояния современной демократии, что ниже мы рассмотрим его более подробно.

На это объяснение слабой выраженности инте­ресов, присущих низам среднего класса, можно воз­разить, что политики почти маниакально одержи­мы именно этой группой и стараются отвечать на все ее запросы. Однако эти запросы так обрабатывают­ся политической системой, что становятся неотличи­мы от запросов бизнеса. Этим на протяжении мно­гих лет весьма небезуспешно занимаются правоцен­тристские партии, стремящиеся не допустить того, чтобы эти слои вступили в прочный союз с рабочими. Если такие реформистские группы, как британские новые лейбористы, по меньшей мере успешно конку­рируют с правоцентристами за поддержку со сторо­ны этих слоев, то лишь потому, что начали исполь­зовать точно такой же подход, а не потому, что вы­ражают их более широкие интересы, которые могут причинить неудобство корпоративной элите. Дело по­дается так, будто у низов среднего класса нет других причин для недовольства, кроме качества государ­ственных услуг, из чего все чаще делается вывод, что эти услуги необходимо приватизировать. Этим людям внушается нежелание искать иные способы повыше­ния своего социального статуса, кроме как послушно карабкаться вместе со своими детьми по карьерной лестнице, выстроенной бизнес-элитами. Этим и объ­ясняется навязчивая озабоченность современных по­литиков образованием, поскольку оно представля­ется основным и надежным средством социальной мобильности. Но так как последняя доступна лишь меньшинству, и то в условиях острой конкуренции, то очень странно предлагать такую политику в каче­стве универсального решения всех жизненных про­блем. Эта задача может быть временно решена на по­литическом, но не реальном уровне, если науськивать родителей большинства учеников на их учителей, ста­вя тем в вину недостаточные успехи детей.

Таким образом, политика по отношению к новым социальным категориям, возникшим в постиндустри­альной экономике, в достаточной мере соответству­ет постдемократической модели: именно эти катего­рии чаще всего становятся объектами политического манипулирования, самой же этой группе по большей части присущи пассивность и недостаток политиче­ской независимости. Это неудивительно, поскольку эти слои численно выросли в течение постдемократи­ческого периода. Как ни странно, они не вписывают­ся в нашу параболу. Служащие непроизводственного сектора в прошлом не подвергались политическому исключению, поскольку их число в преддемократи-ческий период было очень мало; на волне демократи­зации они играли пассивную роль, держась в стороне от борьбы активных сил большого бизнеса и органи­зованного (в основном физического) труда за дости­жение социального компромисса. В результате этот слой мало что получил для себя от постдемократии.

ЖЕНЩИНЫ И ДЕМОКРАТИЯ

Тем не менее в недавнее время мы стали свидетеля­ми серьезного исключения из этой модели пассивно­сти: речь идет о политической мобилизации женщин. На поставленный выше вопрос, почему в историче­ском плане со стороны женщин почти не наблюда­лось независимого выражения профессиональных требований политического характера, легко дать от­вет. Во-первых, женщины в качестве хранителей се­мьи, то есть будучи занятыми в непроизводственной сфере, в течение долгого времени были менее склон­ны, чем мужчины, ставить свои политические взгля­ды в зависимость от места работы. Они реже участ­вовали во всевозможных организациях, за исключе­нием церковных. В силу сложных причин, в которые мы сейчас не будем вдаваться, в большинстве евро­пейских стран представителями этих семейных и ре­лигиозных интересов являлись консервативные пар­тии. Хотя за последние тридцать лет многие женщины вступили в ряды рабочей силы, большинство из них работает на полставки и, соответственно, не разорва­ло тесных связей с домашней сферой.