Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

выводы в трактате «Расизм и христианство». Для нашей темы важен тот факт, что в «сборке» нового, необычного народа фашистов оказалось необходимым «создать суррогат религии, в прямом и сознательном отвержении всего христианского духа и учения». Расизм фашистов, по словам Булгакова, «есть философия истории, но прежде всего это есть религиозное мироощущение, которое должно быть понято в отношении к христианству». Чтобы сплотить немцев новыми этническими связями, недостаточно было ни рациональных доводов, ни идеологии – новому государству требовалась религиозная проповедь, заменящая христианство.

Булгаков разобрал центральный текст теоретика нацистов Розенберга: «Здесь наличествуют все основные элементы антихристианства: безбожие, вытекающее из натурализма, миф расы и крови с полной посюсторонностью религиозного сознания, демонизм национальной гордости (“чести”), отвержение христианской любви с подменой ее, и – первое и последнее – отрицание Библии, как Ветхого (особенно), так и Нового Завета и всего церковного христианства.

Розенберг договаривает последнее слово человекобожия и натурализма в марксизме и гуманизме: не отвлеченное человечество, как сумма атомов, и не класс, как сумма социально-экономически объединенных индивидов, но кровно-биологический комплекс расы является новым богом религии расизма… Расизм в религиозном своем самоопределении представляет собой острейшую форму антихристианства, злее которой вообще не бывало в истории христианского мира (ветхозаветная эпоха знает только прообразы ее и предварения, см. главным образом в книге пророка Даниила)… Это есть не столько гонение – и даже менее всего прямое гонение, сколько соперничающее антихристианство, “лжецерковь” (получающая кличку “немецкой национальной церкви”). Религия расизма победно заняла место христианского универсализма» [333][113].

Исследователь фашизма Л. Люкс замечает, цитируя Г. Федотова: «Именно представители культурной элиты в Европе, а не массы, первыми поставили под сомнение фундаментальные ценности европейской культуры. Не восстание масс, а мятеж интеллектуальной элиты нанес самые тяжелые удары по европейскому гуманизму, писал в 1939 г. Георгий Федотов» [328].

Этот короткий обзор только показывает, что в эпохе модерна синтез религии с наукой и техникой был важной частью интегральной картины мира. Этот сложный и конфликтный синтез определял ядро главных систем цивилизаций и держав – и Запада, и СССР.

Послесловие

Мы представили, хоть мазками, становление реальной советской политэкономии от 1917 до середины 1950-х годов. Мы не раз предупреждали, что политэкономия – продукт синтеза. Хотя в этой книге главным предметом была политэкономия, она – часть мегасистемы, которая представляет интегральный образ бытия нашей страны и нашего народа. Поэтому в конце этих разделов вспомним некоторые события и проблемы. Конечно, можно было бы представить и другие события, все они – узелки ткани нашего времени.

Начнем с фундаментального подъема российского общества – по-братски выйти из сети сословных отношений. Эти отношения создали барьеры между массой трудящихся с большинством интеллигенции.

Вот пример. С.Б. Веселовский – либерал и даже социалист, в мае 1918 г. был избран и утвержден в звании профессора МГУ. Но он, «один из ведущих исследователей московского периода истории России XIV-XVII веков», замечательный ученый и патриот, – рассуждал как русофоб.

В 1918 г. он писал: «Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство. Великоросс построил Российскую империю под командой главным образом иностранных, особенно немецких, инструкторов… Годами, мало-помалу, у меня складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса…

Повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше, как материал для культуры» [334, с. 31, 38].

Или еще: «Когда переходишь от русских писателей к иностранным, то начинает казаться, будто попал из притона хитрованцев и хулиганов или из дома умалишенных в общество нормальных и порядочных людей. Со времени Гоголя пристрастие русских писателей к подлому, пошлому, уродливому и болезненному росло по мере проникновения в литературу полукультурных, талантливых и бездарных разночинцев» [334, с. 86].

А в 17 апреля 1920 г. писал: «Ещё такой год, и от верхов русской интеллигенции останутся никуда не годные обломки – кто не вымрет, тот будет на всю жизнь разбитым физически и духовно человеком. И не удивительно, так как то, что мы переживаем, хуже самого жестокого иноземного завоевания и рабства, хуже каторги. Не только разбито все, чем мы жили, но нас уничтожают медленным измором физически, травят, как зверей, издеваются, унижают» [334, с. 48].

Такое отношение со стороны элиты образованного слоя сплачивало массы ответной неприязнью – русофобия создавала духовный климат, который отравлял «воздух общения». Но в 1920-1930-х гг. отношения людей создали атмосферу солидарности и взаимного уважения – даже при всех конфликтах и драмах. И С.Б. Веселовский работал в 1929–1931 гг. доцентом Коммунистического университета трудящихся Востока, стал академиком АН СССР (1946), получил орден Ленина.

И многие те интеллектуалы, которые были радикальными оппонентами советского проекта и были в эмиграции, приняли главные смыслы советского строя.

Вот Н. Бердяев, близкий к либерализму, когда трудящиеся массы восстали в революции, качнулся к социальному расизму, даже на редкость примитивному. Он писал в 1918 г.: «Культура существует в нашей крови. Культура – дело расы и расового подбора. “Просветительное” и “революционное” сознание… затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование “белой кости” есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт» [335].

Но позже Н. Бердяев в эмиграции внимательно наблюдал за процессами в СССР и написал много полезных текстов, даже с глубоким чувством. И таких интеллектуалов было много, и их интеллектуальная поддержка была очень ценна.

Эта великая программа соединения массы трудящихся (даже еще неграмотных) с интеллигенцией, даже с бывшими помещиками – это особый прорыв. Мало кто позже думал о нем.

Вот Пришвин, работавший в деревне, записал в дневник 1 февраля 1919 г.: «Кто больше: учительница Платонова, которая не вошла в партию и, выдержав борьбу, осталась сама собой, или Надежда Ивановна, которая вошла в партию и своим гуманным влиянием удержала ячейку коммунистов от дикостей?

N., изгнанная из родного угла дворянка, смысл жизни своей видевшая в охранении могилы матери, – возненавидела мужиков (ее дума: тело этих зверо-людей ели вши телесные, а душу ели вши власти). Она живет в голодной, погибающей семье и ради маленьких чужих детей идет в свою деревню, измученная, обмерзшая, в истрепанной одежде  – нищей приходит в деревню, просит помощи, и мужики заваливают ее ветчиной и пирогами».

В послевоенное