Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Космические мотивы были сильны в творчестве поэтов Серебряного века (Блок, Брюсов, Хлебников) и советского периода (Маяковский, Есенин, Клюев и многие другие). Образ Вселенной как Космоса стал важной частью массового сознания в России. Вот красноречивый штрих: более полувека в мире осуществляются две технически сходные исследовательские программы, в которых главный объект называется совершенно разными терминами. В СССР (теперь России) – космос, в США – sрace (пространство). У нас космонавты, там – астронавты.

Известно, что космос, будучи религиозном образом, «держал» рациональную науку и научную картину мира. Крушение космоса и картина мироздания как холодной бесконечной машины ужаснула человека и наполнила его пессимизмом. Например, Шопенгауэр представил человечество в этой картине мира как плесенный налет на одной из планет одного из бесчисленных миров Вселенной. Ницше так уточнил этот образ: «В каком-то заброшенном уголке Вселенной, изливающей сияние бесчисленных солнечных систем, существовало однажды небесное тело, на котором разумное животное изобрело познание. Это была самая напыщенная и самая лживая минута “всемирной истории” – но только минута. Через несколько мгновений природа заморозила это небесное тело, и разумные животные должны были погибнуть» (см. [327]).

Но можно сказать, что людям нужна поддержка религии, верующим и атеистам, – все они подсознательно смотрят и в научную картину мира, и в религиозную картину, хотя бы через фильтр искусства и литературы. Разрыв знания с воображением, мировоззрения с мироощущением сужает науку и даже ведет к деградации. Как пример можно назвать ключевую для власти функцию создания образа будущего.

Чтобы «откровение» стало движущей силой общественных процессов, должен быть свет надежды. Собирающимся людям в народ, в партию, в класс или государство присущ хилиазм – идея тысячелетнего царства добра. Это идея прогресса, выраженная в символической религиозной форме.

Мобилизующая сила хилиазма колоссальна. Более ста лет умами владел хилиазм Маркса с его «прыжком из царства необходимости в царство свободы» – после победы мессии-пролетариата. По словам С. Булгакова, хилиазм «есть живой нерв истории – историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством… Практически хилиастическая теория прогресса для многих играет роль имманентной религии, особенно в наше время с его пантеистическим уклоном» [282, с. 388, 389].

Валерий Брюсов писал в 1901 г. русскому простонародью, которое поверило в царство добра:

Вас, обезличенных медленным зверством,

Властью бичей и желез,

Вас я провижу во храме отверстом,

В новом сияньи небес.

Можно сказать, что поэзия поэтов Серебряного века, православная российская философия, русский космизм и образ будущего много сделали, чтобы простонародье России преобразилось в огромную общность подвижников на целый век.

На Западе значительная часть интеллигенции и трудящихся наблюдали за становлением советского общества с интересом, даже с волнением. Историк Л. Люкс[111] писал: «Россия с удивительной наглядностью, как никакая другая страна, продемонстрировала последствия такого явления, как радикальнейшая конфронтация интеллектуальной элиты страны с существующей системой (самодержавием), – этот процесс шел рука об руку с преклонением перед идеалом всеобщего равенства. Синтез хилиастических планов русской интеллигенции с целями марксизма привел к возникновению большевистской партии профессиональных революционеров, у которой на Западе не было аналога. Создание Лениным этой партии для мировой истории имело не меньшее значение, чем наметившийся к этому же времени на Западе кризис модернизации» [328].

Сейчас кажется, что одним из главных процессов становления СССР было сохранение традиционного российского православия в условиях революций и Гражданской войны. Можно предположить, что риск расколов церкви и государства был блокирован потому, что в ходе революций и войны сохранились крестьянская община и евразийская цивилизация – два фундаментальных фактора, которые не дали укрепиться в России западному периферийному капитализму.

Вспомним, как Э. Фромм объясняет культурную катастрофу Реформации: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм» [329].

Десакрализация и дегуманизация мира – глубокое культурное изменение, повлекшее раскол «двух культур». Он – источник тоски человека, осознавшего, что он, «подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям». Спутником этого раскола стал «страх Запада». Он был первой реакцией на образ мира, данный Коперником. Даже великий мыслитель того времени Паскаль признавался: «Вечное безмолвие этих бесконечных пространств страшит меня» (см. [330]).

В XIX веке рационализм породил новый источник страхов, от которых в качестве противоядия европейцы сдвинулись к иррациональному и даже оккультному. Это иррациональное, «природное» в человеке трактовалось в буржуазной морали как нечто угрожающее и постыдное. Так в индивидууме возник т. н. «внутренний страх» – страх перед его собственной «непобежденной природой» (см. [330]).

Рационализм, «вычистивший» из логического мышления этику и метафизику, выродился в нигилизм – отрицание ценностей. Хайдеггер усугубляет понятие нигилизма: это не просто константа Запада, это активный принцип, который непрерывно атакует Запад, «падает» на него. Это – послание Западу. Хайдеггер не указывает путей выхода, и вывод его пессимистичен: Запад – мышеловка, в которой произошла полная утрата смысла бытия. И мышеловка такого типа, что из нее невозможно вырваться, она при этом выворачивается наизнанку, и ты вновь оказываешься внутри[112].

Но все же цивилизация Запада устояла и развивается, хотя ценой гибели огромной массы людей, векторы протестантской этики, современного капитализма и научной революции привели к возникновению совершенно нового и необычного общества – современного Запада.

Но хвосты от катастрофы Реформации, буржуазных революций и новой картины мира тащились до половины XX века. К. Юнг, наблюдая за пациентами-немцами, написал еще в 1918 г., до фашизма: «Христианский взгляд на мир утрачивает свой авторитет, и поэтому возрастает опасность того, что “белокурая бестия”, мечущаяся ныне в своей подземной темнице, сможет внезапно вырваться на поверхность с самыми разрушительными последствиями».

А в 11 мая 1945 года он добавил: «Германия всегда была страной психических катастроф: Реформация, крестьянские и религиозные войны. При национал-социализме давление демонов настолько возросло, что человеческие существа, подпав под их власть, превратились в сомнамбулических сверхчеловеков, первым среди которых был Гитлер, заразивший этим всех остальных. Все нацистские лидеры одержимы в буквальном смысле слова, и, несомненно, не случайно, что их министр пропаганды был отмечен меткой демонизированного человека – хромотой. Десять процентов немецкого населения сегодня безнадежные психопаты… Есть известия, что всеобщее несчастье пробудило религиозную жизнь в Германии; целые общины преклоняют по вечерам колени, умоляя Господа спасти от антихриста» (см. [332]).

Русские философы наблюдали этот процесс. С.Н. Булгаков, изучая опыт немецкого фашизма, изложил свои