Политические сочинения. Том V. Этика общественной жизни - Герберт Спенсер

не сказать „нет“! Я делал опыт с постепенным увеличением подачки, чтобы найти, где начинается „долженствование“. Сознание кобеля более тонкое, чем суки. Нужно прибавить, что я тщательно избегал громких возгласов и жестикуляции.

„No!“, „Oh!“, „So!“, „Go!“ равнозначащи для собачьего уха, но шипящую букву надо смягчать. Точно так же „yes“, „bess“, „press“ – разные формы восклицания признаются за одно. „Да“ и „можешь взять“ одинаково действуют на Пöнча. Мой пони очень чутко исполняет „должное“. „Woh!“, „Halt!“, „Shop!“ etc. имеют для него одно значение. Мне кажется, что собака менее, нежели пони, восприимчива к тону; она уделяет больше внимания звуку и его количеству. Некоторые действия поразили меня как возможные акты „поклонения“ (worship) в его элементарнейшей форме, например факт, упомянутый, кажется, в моем письме, – о том, как собака старалась „умилостивить“ после первого своего злобного рычания, когда ей было три года; хотя я никогда не считал, что собака думает о „должном“, и никогда ее не наказывал».

К этому письму г. Mann Jones присоединил ряд заметок, в высшей степени интересных и поучительных; из них видно, как тщательно и с каким критицизмом делал он свои исследования и как достоверны, следовательно, его заключения. Вот эти заметки, с опущением некоторых параграфов.

«Признание „должного“ сукой. Умышленное нарушение признаваемого начала. Притворное негодование ввиду нарушения „долга“ кошкой.

Еще до 1885 г. я убедился, что домашние животные признают долг. Но мне хотелось добывать животное сколь возможно более испорченное – чтобы проверить, во-первых, не вытекает ли сознание должного из двоякого рода мотивов; эти весьма различные категории я привык различать, как (А) чисто моральные мотивы и (В) эгоистические, или условно-моральные. Во-вторых, мне нужно было проверить, насколько правильно учение теологов, что „самые вредные животные были невинными“ и что нравственно ответственен лишь человек.

Я наблюдал, как одна очень красивая сука с Мардокской станции неоднократно гнала птиц, принадлежавших станционному смотрителю, прочь от линии и с платформ, лишь только она слышала сигнальный свисток.

Я спросил историю этой собаки; оказалось, что она была случайно оставлена одной дамой, ехавшей в вагоне первого класса, за несколько месяцев назад. Я заключил, что она была избалована, и, будучи явно уже не молодой, она не так легко отстала бы от худых привычек. Далее, я убедился, что она прожорлива, вспыльчива, сердита, похотлива, труслива, не любит детей, без сильных привязанностей, нечистоплотна. Казалось, она была совершенно распутной; я задал еще один вопрос: „Она очень умна, вы научили ее своевременно очищать линию?“ – „Она действительно очень сметлива, но я не учил ее; несколько раз она сторожила ребенка, пока мы заняты, и затем приняла это за свою обязанность. Далее, хотя она очень жадна, но, если мы опаздываем утром, она скорее уйдет без своего завтрака и останется так до позднего вечера, чем оставит линию неочищенной“. Это подстрекнуло меня. Я подумал, что если удалить собаку из дома станционного смотрителя, она забудет свою столь бескорыстную „обязанность“ и станет совсем негодной.

Я взял ее домой к себе. Она пошла добровольно, не обнаруживая боязни, и, очутившись у меня, спешила освоиться. В течение 24 часов я держал ее в доме и на дворе взаперти, хорошо ее кормил, потом отправился с ней на станцию, причем она мало обнаружила удовольствия при виде своего хозяина – и немного склонности к своей старой обязанности. В конце второй недели она забыла и о том, и о другом. На третье утро приходит ко мне конюшенный мальчик Бен. „Сэр! Джюди бесится. Два часа тому назад я подметал возле нее и наклонился, чтобы ее оттолкнуть. Она укусила меня сперва за руку, потом за ногу (оба раза до крови); с тех пор она все сидит в углу, уткнувшись спиной“. Я пошел в конюшню, заговорил с собакой ласково, затем нагнулся похлопать ее. Она злобно огрызнулась. Ослабив мускулы руки так, чтобы кости пальцев и пястные свободно болтались у запястья, я ее сильно ударил по глазам. Она снова куснула, я ее тотчас же опять ударил. 5 минут длилась эта борьба, и я оставил ее полуослепшей и в изнеможении. Спустя два часа, я спросил Бена, что она. „О! Я думаю, она взбесилась. Она так же сердита и по-прежнему сидит в углу“. Когда я вошел, она вышла вперед и замахала мне хвостом. С этого дня я ее ни разу не бил. Она была очень послушна, добра, обходительна, старалась мне понравиться. В известной мере она вела себя так же и по отношению к моей жене, к слуге, к повару – очень решительному, – но к мальчику, к младшему слуге и к другим она оставалась такой же, как прежде. С того времени она жила как бы двойственной жизнью – моментально изменяя свое поведение, лишь только слышала мои шаги. Я видел поэтому, что ее чувство долга и ее повиновение не имели вовсе этической ценности: они были простым результатом страха. Они не вытекали из настоящего ее характера. Я заботился, чтобы ее кормили почаще и получше – нарочно с большим разнообразием в корме, искореняя, таким образом, побуждения к воровству. Через две недели после того, как я ее купил, приходит повар к моей жене: „Сударыня, у меня все время исчезает что-нибудь с кухонного стола. Либо одна из кошек принялась воровать, либо утаскивает Джюди, но я не могу сказать, как она добирается. Я не оставлял стульев так близко к столу, чтобы она могла ими воспользоваться, – притом же она так неповоротлива и длинна, что, попытайся она вскочить на стул, она бы перевалилась на ту сторону“.

Я велел поставить на стол разного рода съестное, что принесли из столовой. Стул отставили так далеко, что его нельзя было бы пустить в ход. Часть семьи я отправил в столовую, наказав им сидеть там смирно, пока не позову; двух же кошек и Джюди я оставил у их корытца. Затем я отправился в сад, но тихо вернулся к окну, завешенному цветной полупрозрачной занавеской, скрывавшей меня от наблюдений. Как только все стихло, Джюди бросила свой обед, пошла к двери, видимо, прислушивалась со вниманием и несколько раз глядела в обе стороны коридора. Затем она, ставши на задние лапы, подвигалась вперед, как бы с целью видеть всю поверхность стола, и возвращалась назад, чтобы лучше рассмотреть. После этого она направилась к одной из кошек и толкнула ее по направлению к стулу. Кошка отлично поняла замысел Джюди, вспрыгнула на стул, оттуда на стол и