Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов

и Небо не знают человеколюбия (жэнь)», когда даосы спорят с конфуцианцами (утверждающими принцип человеколюбия и гуманности (жэнь) и ставящими человека в центр всего мироздания) и говорят этим ярым цивилизаторам и покорителям природы: «Мы – крошечная часть мира; надо быть скромнее». Вдумайтесь в красоту этой цитаты и ее глубоко антивозрожденческую главную мысль!

А вот о Боге сходная мысль:

«Что может быть нелепее, чем желать представить себе Бога с помощью наших уподоблений и догадок? Или пытаться подчинить Его и мир нашим законам и мерить их нашими силами? Или пользоваться в применении к Божеству той крупицей способностей, которую Ему было угодно уделить человеческой природе? Или желать низвести Его на землю и сделать столь же тленным и жалким, как мы сами, только потому, что мы не в состоянии простереть своих взоров до Его светлого престола?»

Вслушаемся в эти мудрые слова! И мир существует не для нас, и Бог для нас недоступен. И смешно пытаться представить себе Бога антропоморфным в угоду своему антропоцентризму и своей мальчишеской гордыне. Разумеется, это не атеизм. Монтень – вольнодумец. Он против фанатиков и догматиков. Да, исповедуемая им религия говорит о таинственном и чудесном. Это религия, в которой Бог нами непостижим, она говорит о загадочности Божественного присутствия в мире. Все предрассудки культуры придуманы людьми под себя. Мы смело беремся рассуждать о том, каков Бог и как устроен мир. Мы скроили мир и Бога под себя. Но откуда, с чего люди это взяли? Надо быть скромнее. Нелепо представлять себе, что мир устроен ради нас, что мы – венец и цель творения, что все просто, что Бог хоть сколько-то похож на нас и мы завтра (со своей окраины мироздания) все постигнем своим разумом и своими жалкими религиозными и разумными предрассудками! Простота, скромность, смирение, сомнение, самопознание – прививки Монтеня от титанизма Возрождения. Вот его религиозная позиция.

Она ассоциируется у меня с одной из величайших философских книг ХХ века: роман Станислава Лема «Солярис». Наверное, многие из вас ее читали? (Нет, фильм Тарковского здесь не заменит роман – он совсем о другом.) Лем там пишет как раз про это: про несоизмеримость Бога и человека, про встречу человека с чем-то трансцендентным и принципиально нам недоступным.

Вот еще одна цитата Мишеля Монтеня о Боге:

«Его рука управляет всем с одинаковой твердостью. Наши интересы не имеют при этом никакого значения, наши побуждения и оценки Его не трогают». Это не похоже на христианское представление о Боге, который любит человека и ради нас даже посылает Сына на смерть. Поэтому весьма трудно и сомнительно говорить о христианстве Монтеня. Да, Монтень католик по принадлежности, но вольнодумец, далеко выходящий за тесные рамки христианства. Хотя и атеизм ему категорически не нравился.

В советских учебниках писали, что это прикрытие, что Монтень скрытый атеист, наш человек. Но на мой взгляд, вот еще одна цитата – совершенно искренняя: «Атеизм есть предположение противоестественное, чудовищное и тягостное для человеческой души». (А разве это не так?) То есть атеизм ему решительно не нравится, но и попытки скроить Бога под человека и под человеческое разумение ему тоже не нравятся.

Я уже сегодня вам говорил, что слово, которое хорошо описывает Монтеня, – тонкость. Монтень даже в сомнении не доходит до крайности, избегает любых однозначностей, комбинирует разные позиции, стремится к самопознанию, скромности, конкретности, выступает против абсолютизации любых установок и любых законченных схем. Надо быть очень сильно оптимизированным преподавателем, чтобы решиться навесить на него грубые ярлыки: «скептик» или «атеист». Как вы видите, все намного сложней, тоньше и интереснее. Он – католик, но не фанатик; атеизм не одобряет, фанатизм тоже; разум у человека есть, но не нужно его слишком превозносить и следует ограничивать, больше полагаясь на веру; вера важна, как вид «святого безумия» более мудрого, чем разум, но все же не заслуживает того, чтобы кого-то за нее или ради нее сжигать; знание о себе – вот самое важное и близкое нам знание; знание о мире всегда неполно и частично, знание о Боге всегда сомнительно и более чем частично. Вот адекватная позиция Монтеня без ярлычков и однозначных завершенностей.

В завершение этой части моего доклада еще одна удивительная и странная цитата из «Опытов» по вопросам познания. Это высказывание парадоксально (любовь к парадоксам потом, как и многое другое, передастся от Монтеня Паскалю), но я думаю, что это не просто каламбур или эпатаж. Вот оно:

«Наше бодрствование более нелепо, чем сон. Наша мудрость менее мудра, чем безумие. Наши фантазии стоят больше, чем наши рассуждения».

Да, это психологически смело и по-эразмовски мудро – решиться встать на защиту фантазии, безумия, сна, против схоластического и идущего ему на смену новоевропейского рационалистического самодовольства рассуждений, мудрости, бодрствования.

Переходим плавно к следующей части. В «Опытах», как и в жизни, все связано одно с другим. О Монтене очень сложно говорить: каждая попытка его систематизировать – насилие над его произведением и его вольной мыслью. С одной стороны, мне приятно говорить о нем, приятно его цитировать и передавать вам свои ощущения, но, с другой стороны, очень сложно вогнать его в какую-то схему. Поэтому схема выходит весьма условная и самовзрывающаяся изнутри. Монтень говорит нам: мир хаотичен, все противоречиво, изменчиво, нерационально, загадочно, непостижимо. Истина противоречива и противоречие – истинно. Отсюда и такая пластическая форма «Опытов», не боящихся противоречий и не стремящихся к единообразию и законченности. Переходим к следующей части: природа, жизнь и смерть. Опять тут вылезают некоторые возрожденческие черты мысли Мишеля Монтеня. Все же это человек хоть и заката и упадка – но все-таки Возрождения. Поэтому многие справедливо говорят о пантеистических моментах и мотивах у Монтеня. Он, конечно, против того, чтобы ставить человека на одну доску с Богом: Бог непостижим, Бог загадочен. Он за то, чтобы рассматривать человека как обычную часть природы, а вовсе не как венец творения. С одной стороны, это вполне по-возрожденчески: гимн природе, таинственной, живой, загадочной, прекрасной, неисчерпаемой, божественной, творящей и одушевленной! Это вполне в духе Ренессанса: природа как высшая и последняя инстанция.

Но человек – не центр природы, а просто ее часть, и тут людям не стоит зарываться, забываться и превозноситься, говорит Монтень. Не стоит наивно думать, что мы – венец природы, какие-то самые главные. Монтень очень много, замечательно и увлеченно говорит о талантах, уме и выдающихся способностях животных. Он не человека ставит во главе природы, а даже, пожалуй, наоборот, животных возвышает над людьми (еще одно удачное противоядие