Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов

брак. Во времена софистов войны с Персией расширили кругозор и заставили сомневаться в однозначности истины и нормативности своих обычаев. Где истина? – вопрошали софисты и скептики Античности, умудренные новыми открывшимися им горизонтами после войн с персами. Во времена Александра Великого завоевание Востока вновь расширило кругозор эллинов и породило скептицизм Пиррона Элидского, дошедшего с македонским войском до Индии.

То же самое во времена Монтеня: его постоянный аргумент – Новый Свет. Где истина? У кого она? У них или у нас? Давайте посмотрим с разных точек зрения. Есть наши предрассудки и привычки, а есть их; так, может, они лучше? Оказалось, что, как минимум, есть альтернативная реальность. Наши чувства ограничены, разум самодоволен, но не велик – мы зависимы от усвоенной культуры и традиций. Монтень призывает провести работу над отказом от суеверий, фанатизма.

И куда же нам обратиться за истиной, если все так шатко и непрочно? Обращаемся от сомнения ко второму слову – самопознанию. Опять привет от Сократа.

Монтень пишет: «Я изучаю самого себя. В этом моя метафизика и физика». «Познай самого себя!» – старый добрый сократовский призыв. Даже не сократовский, а дельфийский.

Самосознание, как мудро заметил Мерло-Понти в своей изумительной статье о Монтене, для него было отправным пунктом и мерой всех учений. И это – процесс, а не достигнутая точка. Это то, во что мы постоянно погружаемся. Монтень говорит: мы вечно колеблемся, мы не можем уйти в себя, но не можем слиться с вещами. И мы мечемся туда-сюда, бегая между вещами и собой. Давайте, ребята, не будем суетиться, не будем претендовать на всеведение, а обратимся к себе во всем нашем несовершенстве, повседневности. Жизнь хаотична, она не знает догм, окончательности, завершенности. Поэтому самосознание – это вечный процесс, философия – искусство жить. Старые античные сократовские истины засияли здесь новым светом в новую историческую эпоху. Поэтому самопознание как вечный процесс – то, к чему нас призывает Монтень.

Очень важно понять, как соотносится в его философии человечество и маленький человечек. Монтень, как вы уже почувствовали, всегда против нетерпимости, систематичности, абсолютизации Человека с Большой Буквы. И оттого тем более ему интересен и дорог человек маленький, живой, конкретный, неповторимый, вот эта личность, он очень интересен, потому что в нем и есть весь мир. Если начать с себя, может быть, ты и доберешься до человечества, чего-то универсального, общего. Но это не есть цель для Монтеня. Именно самопознание – то, что нам ближе, роднее и нужнее всего. Нужно идти от себя, от своей личности, от своей экзистенции (хотя он, конечно, не знает этого слова), от своей биографии, от своих дневников и локальных наблюдений и через них пытаться понять что-то о человеке. А не наоборот, как это обычно делают философы; неважно кто: схоласты, Декарт или Спиноза.

Теперь тема очень интересная и очень неоднозначная – отношение Монтеня к вере, религии, Богу, христианству, католицизму и протестантизму. Кто же Монтень по своим религиозным взглядам? Как он решает вопрос о соотношении веры и разума? Это вопрос непростой, совершенно неоднозначный. Как я уже сказал, Монтень скорее нападает больше на гордыню, самодовольство, всемогущество разума, чем на религию как таковую, на веру как таковую. Религию и веру он хочет очистить от фанатизма, суеверий, от веры в чудеса, от окончательности. От всего «слишком человеческого», говоря словами Ницше. Не нужно фанатизма католического, фанатизма протестантского. Даешь мир, дружбу, братство!

Но еще хуже для французского философа – самодовольство разума, который наивно и глупо думает, что все может и даже с Богом на короткой ноге. И вот тут, констатирую я, Монтень конечно же не атеист и, подобно Эразму, защищает то «святое безумие», которое есть вера. Не только религиозная вера, а вообще вера. Монтень большое внимание уделяет нашим чувствам, эмоциям, нашим внутренним убеждениям. Монтень противопоставляет веру – конечно, не слепую веру, не абсолютную веру, не непререкаемую веру, но веру как некоторое личное убеждение – разуму. И здесь он на стороне этого «безумия» и против этого ума (как и Эразм Роттердамский в «Похвале глупости»). Он остается в лоне католической вселенской церкви, потому что протестантский фанатизм и свирепый христианский фундаментализм ему кажется еще хуже и опаснее. Хотя, конечно, Монтень против католической схоластики, и конечно же он не одобряет происходящее в его стране гонение на протестантов и Варфоломеевскую ночь. Монтень поддерживал короля-вольнодумца Генриха Наваррского (Четвертого) в его решимости помирить истекающую кровью страну и в его переходах из одной религии в другую.

Что же касается Бога, то Монтень считает, что, прежде всего, надо осознать, что религия – это некоторое чувство переживания невиданного, чудесного, понимание того, что мир прекрасен, непостижимо глубок и таинственен. И Бог, конечно, есть – это что-то непостижимое и загадачное. Но, разумеется, Он совершенно не тот Бог, о котором нам говорят догматы религии и тем более суеверия. Монтень не раз высказывает протесты не только против преследования ведьм, но и против всяких чудес и суеверий.

И вот тут мы опять очень ярко выходим на тему анти-возрожденческих, антиантропоцентрических и антигуманистических идей Монтеня. Человек должен быть не только скромнее в своем познании, осознать свои пределы, понять свои предрассудки, понять, что вера правомерна наряду с разумом и даже в чем-то имеет преимущество. Но человек должен понять, что он не на «Ты» с Богом, и Бог не похож на человека. Не похож на все наши представления о нем. Возрожденческий титанизм говорит, что мы – небожители и бросаем вызов Богу. Магия и алхимия невероятно расцветают в эпоху Ренессанса. Но что такое магия, алхимия, астрология? Это желание человека дерзко, по-ребячески непочтительно и фамильярно, схватить Бога за бороду и похлопать его по плечу как равного. Даже не понимая, а кто такой Бог!

Интересная цитата из «Опытов» Монтеня на этот счет, подобная ушату холодной воды, опрокинутому на наивный гуманизм и оголтелый титанизм, и антропоцентризм Возрождения, и поражающая как своей мудрой, благочестивой и выстраданной религиозностью, так и экологическими прозрениями:

«Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный рокот безбрежного моря, – что все это сотворено и существует столько веков только для него? Для его удобства и к его услугам?»

Знаете, что мне это напоминает? Это напоминает мне слова Лао Цзы в Дао Де Дзине, сказанные за две тысячи лет до «Опытов»: «Земля