Путь киновари - Юлиус Эвола

Этот вклад в развитие расизма составил единственный результат моей писательской деятельности примерно с 25 июля 1943-го года (дата краха фашистского режима) до конца второй мировой войны. Рассказ о различных событиях моей жизни, возможно, был бы небезынтересен для некоторых, но данные заметки не являются автобиографией. Поэтому я ограничусь кратким изложением.

Как для моих друзей и знакомых политиков, так и для меня самого 25 июля высветило все несостоятельное и низкое (особенно в человеческой сущности), что пряталось за фасадом фашизма. И в то время как большая часть итальянского народа — та самая, что стояла в неистовых «океанских» толпах перед дворцом Венеции[20] — готовилась беззастенчиво поменять знамена, некоторые лучшие люди пытались понять, в какой степени некоторые важные идеи подлинно правой мысли и в какой форме можно спасти для будущего и для нового мира, ибо теперь сомневаться в исходе войны уже было невозможно.

Благодаря особым обстоятельствам 8 сентября, в момент объявления об измене Италии, я находился в Германии. Вскоре я оказался в Растенбурге, в штаб-квартире Гитлера, где уже находились некоторые фашистские лидеры, покинувшие Италию. Вместе с ними я был среди первых, кто увидел Муссолини после того, как его освободил Скорцени. На следующее утро Муссолини провозгласил Социальную республику (это было его личным решением, принятым за одну ночь). Для меня это представлялось отрицательным и предосудительным поворотом. Вновь недостойное поведение представителя некоего учреждения (в данном случае — монархии) предоставило повод отвергнуть не этого представителя как личность, а само учреждение. Многие подрывные и революционные явления истории произошли на этой основе. В этом заключалось одно из средств того, что я назвал «тайной войной». Почти как в случае психоаналической регрессии, вызванной травмой, шок Муссолини из-за предательства монарха заставил вновь восстать в нем социалистические и республиканские тенденции его первоначального периода. Поэтому я не испытывал желания следовать «фашизму Сало» в том, что касается идеологии; при этом я не мог не отдавать дань его воинственной и легионерской стороне, проявившейся в решении сотен тысяч итальянцев остаться верными союзнику и продолжать войну — которую король и маршал Бадольо лживо объявили оконченной после 25 июля — зная, что сражаются на потерянных позициях, чтобы хотя бы честь осталась незапятнанной. В истории послеримской Италии этот феномен почти что уникален.

Однако лично я полагал, что самой важной задачей было понять, что можно будет сделать после войны для сдерживания подрывных сил, которые, очевидно, попытаются извлечь пользу из данных обстоятельств. В Риме в период немецкой оккупации я пытался в тайне создать «Движение возрождения Италии». Им интересовались, помимо прочих, сенатор Карло Костаманья, с которым я в то время сотрудничал, и сенатор и бывший министр Бальбино Джульяно. Это движение в послевоенное время должно было принять форму партии, чтобы выполнить функцию, аналогичную функции Итальянского социального движения[21] — однако с более решительной традиционной и правой ориентацией, без односторонних отсылок к фашизму, с точным отделением положительных сторон фашизма от отрицательных. После союзнической оккупации Рима по различным обстоятельствам и, возможно, также из-за предательства, все это расстроилось. Мне стоило бы оставаться в Риме. Но события подтолкнули меня оставить город. Я пересек линию фронта и прибыл в северную Италию и позже в Вену, куда меня уже звали. В этом городе, в ином кругу, я пытался работать таким же образом, как и в Риме. Но незадолго до занятия Вены русскими при бомбардировке я получил повреждение спинного мозга, что поначалу казалось смертельным, но позже вызвало лишь частичный паралич нижних конечностей.

Парализованный, я оказался в больнице. Сказать по правде, этот факт связан с правилом, которого я уже давно придерживался: не избегать опасностей и даже искать их — в смысле тайного испытания судьбы. Например, в свое время я совершил немало рискованных восхождений в высокогорье. Еще важнее было придерживаться этого правила в то время, присутствуя при крахе мира и обладая четким ощущением последующих событий. То, что со мной произошло, представляло собой ответ, нелегкий для интерпретации. В моей жизни не изменилось ничего — все свелось к чисто физическому препятствию, которое, помимо практических неприятностей и некоторых ограничений профанной жизни, меня никоим образом не волновало. Моя духовная и интеллектуальная деятельность никоим образом не изменилась. Традиционная доктрина, которую в своих произведениях я часто имел возможность изложить, утверждает, что до того, как родиться в этом мире, мы сами хотели происшествий, адекватных существованию. В этой доктрине я был уверен до глубины души, и она не могла не прилагаться к тем обстоятельствам, о которых я здесь говорю. Однако вспомнить, почему хотелось именно этого, понять глубинный смысл этого события в совокупности моего существования было бы крайне важным — гораздо важнее «выздоровления», которому я не придавал особого значения. (Впрочем, если бы на свет вышла память этого рода, появилась бы и возможность устранить этот физический факт). Но неясность в этом отношении не рассеялась до сих пор. Между тем я спокойно приспособился к ситуации, временами в шутку думая, что игравшие со мной боги немного переборщили с силой воздействия.

Кто-то распространял слухи, что эти обстоятельства стали последствиями моих «прометеевских» начинаний. Это, естественно, было чистой фантазией. В этот период я временно прекратил всякую деятельность, которая так или иначе касалась сверхчувственного. При этом в Вене я жил инкогнито, под другим именем. Но Рене Генон, кажется, поначалу тоже склонялся к такому предположению. Когда после войны я возобновил переписку с ним, я сообщил ему об этом факте (не без тайного желания его помощи в осознании причин), и он спросил меня, не подозреваю ли я кого-нибудь, кто мог бы оккультно воздействовать на меня, добавив, что он сам оказался неподвижным на целые месяцы, очевидно, по причине артрита, а в действительности из-за чьего-то воздействия — но состояние вернулось к нормальному, когда этот кто-то был обнаружен и нейтрализован. Я объяснил Генону, что в моем случае речь не идет ни о чем подобном, и, с другой стороны, это было бы весьма мощное колдовство, учитывая всю совокупность объективных обстоятельств, воздушную атаку, момент и точку сброса бомбы и так далее.

Любопытно, что, говоря не только о своем, но и о его случае (псевдоартрит), я спросил у Генона, может ли человек, обладающий определенный духовным уровнем, быть неуязвимым для «магических» или колдовских атак. Он ответил мне, напомнив, что, согласно традиции, даже Пророк, то есть Магомет, не был неуязвим в этом вопросе. Идея состоит в том, что на определенном «психическом» или «тонком» уровне процессы разворачиваются так