Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации - Александр Р. Гэллоуэй

иреническая арка избытка, и урезать ее можно только при острой необходимости, которую требует нынешняя ситуация и связанная с ней борьба.

Картины ситуациониста АСГЕРА ЙОРНА, товарища ДЕБОРА, красноречиво передают темперамент фурий. Он конструировал, украшал и усложнял внушительные авангардные сети, которые в своем роении и переплетении олицетворяли формы и силы природы. В своих сочинениях ЙОРН отказывался принимать древнегреческую философию и культуру за чистую монету. Древние греки с неприятием относились к любым слишком яростным или чудовищным проявлениям — и корни этого неприятия ЙОРН видел в том, что они были обществом рабовладельцев и торговцев[194]. Зато Гермес был древним грекам по душе: он хорошо разбирал варварский язык чужеземцев и успешно разлучал тех со своими товарами (даже если греки и заигрывали с иренизмом в свободное время).

В изучении роя через призму марксизма нам помогут работы РАУЛЯ ВАНЕЙГЕМА. Он пошел дальше ДЕБОРА и ЙОРНА: сидячей философии герменевта он предпочел философию преступной стаи. В своих зрелых трудах он обозначил трудно уловимые различия между разными видами роя; здесь же берет свое начало теория и практика разъяренных медиа.

ВАНЕЙГЕМ, как и ЙОРН, открыл новые коммуникационные каналы между прошлым и настоящим, новые способы высвобождения и отступления от официальных канонов и прописных истин. По ВАНЕЙГЕМУ, новые пути из знакомого лабиринта пересекаются с путями еретиков, отлученных от церкви, — тех, на чьем отлучении и держится Церковь как таковая.

Это ключевой вопрос нашей методологии. Выход за рамки герменевтического марксизма подразумевает, помимо всего прочего, поиск альтернативных путей. В нашем случае эти пути ведут через архивы — к канону, к его непрерывности и к связанной с ним одержимости. Эта одержимость характеризует не только западный марксизм, но и всю континентальную и постконтинентальную философию в целом. Речь идет о переходе от настороженного чтения утвержденных текстов к свободному перемещению по сети протоколов, в которой тексты рассматриваются в первую очередь как тексты.

Вопросы нужно задавать не к содержанию текстов, а к силе их контроля — и в очень конкретном смысле слова. Это вопросы не к тому, кто или что в этом мире наделяет тексты такими полномочиями. В первую очередь вопросы к текстам должны касаться их связи с невозможным. Речь идет о контроле над порталами, которые регулируют отношения между тем, что возможно, — и тем, что претендует на управление ими.

КСЕНОКОММУНИКАЦИЯ

Самое уязвимое место любой практики медиа, не говоря уже о теории — это сообщение с тем, что не поддается сообщению. Можно представить этот парадокс через переработку теории религии БАТАЯ[195]. Кажется, что коммуникация всегда происходит в тени утраченной непосредственности общения с некой тотальностью. Коммуникация — это соединение того и другого. «Другое» соединяется с «тем», а «то» соединяется с «другим». У этой связи нет ни начала, ни конца; здесь возможен либо избыток, либо недостаток в конкретной коммуникации — это всегда «более-чем» или «менее-чем». Но соединение невозможно без разъединения, а значит, и экскоммуникации. Что-то или кто-то непременно исключается — будь то ересь, спам или информационный шум[196].

Когда движение вокруг таких сетей становится особенно хрупким, возникает необходимость в другого рода коммуникации — такой, которая сможет либо узаконить эти поверхностные связи, либо представить их в определенной перспективе. Если даже обычная коммуникация подчас кажется невозможной, то неудивительно, что возможной становится коммуникация с невозможным — с бесконечным, с великим внешним миром, с тотальностью.

Я называю ее ксенокоммуникацией. Она может осуществляться в двух формах: либо в виде вторжения нечеловеческого в обычную человеческую коммуникацию, либо в виде чужеродной коммуникации как таковой. Последняя тем не менее кажется вполне узнаваемой — по крайней мере для тех, кто не понаслышке знаком со сферой коммуникаций. На данном этапе наша рабочая гипотеза звучит так: ксенокоммуникация указывает на нечто за пределами предписанной нам коммуникации — и потому экскоммуницируется для того, чтобы предписанная коммуникация шла своим чередом.

По сюжету рассказа УИЛЬЯМА ГИБСОНА Захолустье в далеком космическом пространстве люди вступают в контакт с чем-то необъяснимым[197]. Это история о ксенокоммуникации в условиях невесомости. Космические корабли отправляются в путь к загадочной Трассе, что находится по известным координатам, и через некоторое время возвращаются назад. Почти в каждой такой экспедиции происходит встреча с чем-то внеземным — но те «герменавты», которые успешно вступили в контакт, затем ничего не могут рассказать о случившемся. Зато они возвращаются на Землю с небольшими артефактами, которые на деле оказываются неизвестной человечеству технологией. Так «герменавтов» и продолжают посылать в космос, навстречу создателю этих артефактов, кем бы он ни был — или чем бы оно ни было. Те, кто возвращаются, не просто немеют или сходят с ума — они хотят умереть. Подобная встреча настолько шокирует их, что поведать о ней невозможно. И лишь очередная странная вещица напоминает о случившемся.

Главный герой — это «суррогат», который безуспешно пытается спасти возвращенцев и вытянуть из них хоть слово. По сюжету оказывается, что и его самого однажды отправили по известным координатам на космическое рандеву — но тогда загадочное нечто не явило себя. Получается, есть два способа что-то узнать об этом нечто: либо от самого герменавта, либо от суррогата — дублера герменавта, чья экспедиция закончилась неудачей. Кроме того, дублеры знают, что на самом деле они работают на военно-промышленный комплекс, который сразу берет добытые космические артефакты на вооружение.

В Захолустье проблема ксенокоммуникации представлена в жанре научной фантастики. А в предыдущей главе ЮДЖИН ТАКЕР определил главный релевантный жанр как хоррор. Его интересует то, что он называет темными медиа. Темные медиа — это воплощение парадокса коммуникации: сообщение с тем, что не поддается сообщению, или непередаваемое сообщение как таковое. Интересно, что во многих подобных историях ксенокоммуникация представлена как радуга Ириды в негативном ключе: это непосредственное переживание радикального (без)различия, столь чрезмерного, что оно неизбежно травмирует своих человеческих «получателей». Ксенокоммуникация — это внешний предел и гиперкоммуникации, и экскоммуникации. Она вписывается в иренический контекст столь же хорошо, как плохо вписывается в контекст герметический.

Не менее интересна и роль мультимедийных устройств: они выступают либо как артефакты из потустороннего мира, либо как порталы в такой мир. В одних случаях ксенокоммуникация принимает форму бытового объекта — как, например, фотокамера, которая становится порталом для изображений с того света и буквально «оживает» в этом. В иных случаях ксенокоммуникация — это артефакт, вещица неизвестного происхождения, которая неожиданно оказывается на Земле.

Темные медиа — это проводники на пути к недоступному, к незнакомой нам онтологии. Вполне возможно, что это свойство всех медиа, а их