О воле в природе - Артур Шопенгауэр

него и угрожавшего его жизни обвинения в колдовстве (“Oratio de magia”, р. 104), – речь, в которой он заботится исключительно о том, чтобы оградить себя от нареканий, нисколько не отрицая, однако, самой возможности существования магии и пускаясь в такие же вздорные подробности об этом, какие фигурируют в средневековых процессах о ведьмах. Только XVIII столетие в Европе представляет собою исключение по отношению к этому верованию, потому что Бальтазар Беккер, Фомазий и некоторые другие, в добром намерении навсегда запереть двери жестоким процессам о ведьмах, высказались о невозможности какой бы то ни было магии. Мнение это, пользуясь покровительством философии того же века, одержало в свое время верх – хотя исключительно в среде ученых и образованных людей. Народ же никогда не переставал верить в магию – даже в Англии, где образованные классы, напротив, умеют соединять унизительную для них слепую веру в дела обрядности с непоколебимым неверием Фомы или Фомазия ко всем таким фактам, которые выходят за пределы законов толчка и отражения или кислот и щелочей, и не внемлют словам своего великого соотечественника, что на небе и на земле есть больше вещей, чем снится их философии. Одна из ветвей старой магии даже открыто сохранилась у народа в повседневном употреблении, к чему дает ей право ее благая цель, – я разумею симпатическое лечение, в реальности которого едва ли можно сомневаться. Обычнее всего – симпатическое лечение бородавок, действительность которого подтверждает, на основании собственного опыта, уже осторожный и эмпирический Бэкон Веруламский (“Silva silvarum”[123], § 997); далее, заговор рожи на лице, и притом успешный, встречается настолько часто, что в действительности его легко убедиться; часто также удается и заговор лихорадки и мн. т. п. 5.

Что истинно действующим началом являются во всех этих случаях не бессмысленные слова и приемы, а, как и при магнетизировании, воля исцеляющего – это после сказанного выше о магнетизме не требует новых доказательств. Примеры симпатического лечения еще незнакомые с ним лица могут найти в «Архиве животного магнетизма» Кизера, том 5, выпуск 3, стр. 106; том 8, выпуск 3, стр. 145; том 9, выпуск 2, стр. 172 и том 9, выпуск 1, стр, 128. Пригодна также для предварительного ознакомления с этим предметом и книга д-ра Моста «О симпатических средствах и лечениях», 1842 г.6 Таким образом, эти два факта, животный магнетизм и симпатическое лечение, эмпирически подтверждают возможность противоположного физическому воздействию воздействия магического, которое столь неумолимо отвергали в прошлом веке, потому что он упорно не хотел допускать возможности какого-либо иного действия, кроме физического, как одного из звеньев совершенно понятной причинной связи.

Весьма благоприятно то обстоятельство, что наступившее в наши дни оправдание такого взгляда на магию исходит со стороны медицины; это одновременно служит и порукой того, что, с другой стороны, импульс общественного мнения не получит слишком сильного толчка в противоположном направлении и мы не будем возвращены к суевериям прежних грубых времен. Да и кроме того, как я уже сказал, животный магнетизм и симпатическое лечение спасают реальность одной только части магии; между тем она обнимала несравненно больший круг явлений, значительную часть которых следует до времени оставить под прежним запретом или сомнением; другую же часть этих явлений, вследствие их аналогии с животным магнетизмом, должно мыслить, по крайней мере, как возможную. Дело в том, что животный магнетизм и симпатическое лечение имеют одно только благотворное и целительное действие, подобное тем влияниям, которые в истории магии приписывают испанским “saludadores”[124] (Delrio, “Disquisitionum magicarum libri sex…”[125], L. III. P. 2. q. 4. s. 7. – и Bodinus, “Mag. Daemon”[126]: III. 2) и которые тем не менее тоже подверглись церковному осуждению; что же касается магии, то ее гораздо чаще применяли для целей губительных. Однако по аналогии более чем вероятно, что та прирожденная сила, которая, непосредственно воздействуя на чужой организм, в состоянии иметь на него целебное влияние, будет по крайней мере столь же способна действовать на него и вредно и разрушительно. Если поэтому какой-нибудь отдел древней магии, кроме того, который сводится к животному магнетизму и симпатическому лечению, имел известную реальность, то это, наверное, был тот отдел, который известен под именем Maleficium и Fascinatio[127] и как раз давал повод большинству процессов о ведьмах. В указанной выше книге Моста тоже встречаются несколько фактов, которые решительно следует отнести к “maleficium” (именно, стр. 40, 41 и № 89, 91 и 97); также и в «Истории болезней» Бенде Бензена, занимающей 9–12 тома «Архива» Кизера, мы находим случаи наговора болезней, в особенности на собак, отчего последние даже околевали. Что “fascinatio” была известна уже Демокриту, который старался объяснить ее, как факт, – это мы усматриваем из “Symposiacis quaestionibus” Плутарха, qu.[128] V, 7, 6. Если признать эти рассказы за правду, то мы получим ключ к разгадке преступлений ведовства, ревностное преследование которых таким образом оказывается не лишенным некоторого основания. Хотя это преследование и зиждилось в большинстве случаев на заблуждении и злоупотреблении, тем не менее мы не имеем права считать наших предков ослепленными до такой степени, чтобы они в течение многих столетий могли преследовать с самой неумолимой строгостью такое преступление, которое совсем и возможно не было. Нам становятся понятным с этой точки зрения и то, почему народ во всех странах, вплоть до наших дней, упорно продолжает приписывать некоторые болезненные случаи какому-то “maleficio” и разубедить его в этом нет возможности. Если таким образом успехи нашего времени принуждают нас считать один из отделов этого ославленного искусства более содержательным, нежели это думало прошлое столетие, то все-таки нигде не требуется большей осмотрительности для того, чтобы из целой кучи лжи, обмана и нелепицы, образцы которых мы находим в сочинениях Агриппы Неттесгеймского, Вируса, Бодинуса, Дельрио, Биндсфельдта и др., выудить отдельные истины. Ибо ложь и обман, повсюду обычные для мира, нигде не получают более свободной арены, нежели там, где открыто признается приостановка или даже уничтожение законов природы. Вот почему на узком фундаменте того немногого, что в магии могло быть истиной, воздвигнуто было чуть не до самого неба здание причудливейших небылиц и самых диких извращений, в результате которых на протяжении целых столетий совершались кровавые ужасы, и зрелище это вызывает у нас больше всего психологическую рефлексию о восприимчивости человеческого интеллекта к самой невероятной, безграничной нелепице и о готовности человеческого сердца запечатлевать эту нелепицу печатью жестоких дел.

Однако не исключительно животный магнетизм изменил в наше время суждения германских ученых о магии: нет, причины этой перемены лежат несравненно глубже – она подготовлена тем переворотом, который произвел в философии