Философские основы зарубежных направлений в языкознании - Владимир Зиновьевич Панфилов

со сложившимися научными взглядами резкой методологической переориентации. Тем не менее для основного круга структуралистически настроенных лингвистов Копенгагена глоссематика в послевоенный период стала главным центром притяжения. Именно поэтому, говоря о копенгагенском структурализме, следует иметь в виду прежде всего глоссематику, представленную в работах Л. Ельмслева и X. Ульдалля.

В опубликованных рецензиях представителей различных направлений мирового языкознания, в том числе и структуралистов, преобладают более или менее резкие отрицательные оценки глоссематической теории в целом или ее отдельных принципиальных положений[298]. Чаще всего повторяется серьезное возражение против главного положения глоссематики, выражающего ее основной смысл, положения о якобы чисто формальной природе языка и об абсолютной независимости формы в языке от оформляемой ею субстанции как в плане выражения, так и в плане содержания. Указывая на практическую невозможность рассмотрения языковой формы в отрыве от материальной субстанции выражения или же от так называемой субстанции содержания, авторы рецензий отмечают ряд противоречий в теории Ельмслева, вызванных его стремлением к последовательному проведению постулированного им исходного положения[299]. Многие авторы указывают на бесперспективность разработанной Ельмслевом теории, которая, согласно его установке, должна иметь чисто произвольный характер и не может оцениваться с точки зрения ее соответствия конкретным фактам языка. И почти все языковеды, даже наиболее благосклонно относящиеся к глоссематике, признают ее практическую непригодность к исследованию конкретных языков.

Наряду с критическими высказываниями в адрес глоссематики встречаются и одобрительные оценки этого структуралистического направления. Однако единого обоснования таких оценок их авторы не дают. Иногда в качестве положительных моментов теории Ельмслева, имеющих значение для дальнейшего развития языкознания, называются применяемые в глоссематике понятия «коммутация», «катализ», «фигура содержания»[300] и некоторые другие. Но большинство языковедов справедливо считают, что эти понятия либо существовали в науке задолго до Л. Ельмслева и были им лишь несколько иначе определены и использованы (как, например, понятие коммутации, отражающее общеизвестное положение о том, что изменение означающего влечет за собой изменение означаемого и наоборот[301]), либо же являются научно несостоятельными (как, в частности, понятие фигуры содержания, т.е. простейшего семантического компонента содержания, неразложимого на более простые компоненты и параллельного в этом отношении фонеме как фигуре выражения[302]).

В своей пространной рецензии на книгу Л. Ельмслева «Пролегомены к теории языка», опубликованную в английском переводе, П. Гарвин писал, что ни одно из многочисленных подробных правил процедуры лингвистического анализа, изложенных Ельмслевом, не представляет собой чего-либо нового в мировом языкознании[303]. Подобного мнения придерживается и ряд других лингвистов.

Иногда высказывается мысль, будто глоссематика в последнее время приобретает практическое значение для разработки проблемы машинного перевода[304]. Но говорить о практическом значении какой-либо теории можно лишь в том случае, если ее применение уже дало конкретные результаты. Пока же речь идет только о необходимости построения абстрактной теории языка, на основании которой можно было бы создавать языки-посредники для машинного перевода[305].

Таким образом, явно преобладающее среди языковедов мира мнение сводится к тому, что многолетняя разработка глоссематической концепции не принесла языкознанию никаких непосредственных результатов ни теоретического, ни практического характера. Уделяемое этому направлению до сих пор внимание объясняется, в первую очередь, той ролью, которую оно выполняет как наиболее последовательное выражение идей лингвистического структурализма, и той популяризацией, которую оно получило в многочисленных печатных выступлениях самого Л. Ельмслева и его сторонников.

И все же сделанный вывод не может стать основанием для того, чтобы полностью отказать глоссематике в каком-либо значении для развития науки о языке. Необходимо признать, что разработанная Л. Ельмслевом и X. Ульдаллем теория языка в специально-научном плане явилась первой, хотя и во многом неудачной, попыткой последовательного применения к анализу языковой структуры соответствующих идей математической логики[306] и тем самым в значительной степени способствовала развитию математической лингвистики. С другой стороны, глоссематика представляет определенный интерес и своей отрицательной стороной – как яркий пример обусловленности коренных недостатков научной теории ложными философско-методологическими предпосылками, из которых она исходит. Именно с этой точки зрения целесообразно рассмотреть истоки философских и методологических принципов датского структурализма, в частности глоссематики.

2

Общеметодологические принципы глоссематики формировались постепенно в течение ряда лет, и в них нашли свое отражение различные более или менее близкие между собой теории и взгляды. При этом определенную роль сыграли также личные интересы и наклонности создателей глоссематики.

Непосредственной предпосылкой развития копенгагенского структурального языкознания и, в частности, глоссематики стал рано проявившийся у Л. Ельмслева и некоторых его будущих коллег интерес к практическому изучению языков и одновременно к разработке единой общелингвистической теории. Поиски научных основ для этой теории с естественной неизбежностью вели прежде всего к лингвистическим учениям, наиболее распространенным и влиятельным на том этапе в Дании и в Европе вообще. Так, например, первый период научной деятельности Ельмслева прошел под влиянием датского языковеда X. Вивеля (считавшего, что в языке следует признавать только такие грамматические категории, которые имеют специальные формальные выражения, и что описание языка должно быть чисто синхроническим), а также учения Э. Сепира, русских формалистов (особенно М.Н. Петерсона и А.М. Пешковского) и французско-швейцарской лингвистической школы, настаивавшей на необходимости создания всеобщей грамматики[307]. Впоследствии Ельмслев и Ульдалль испытали значительное влияние со стороны пражской фонологической школы.

Изучение и использование в собственных работах специально лингвистических положений различных авторов уже на ранних этапах сопровождалось и усвоением (вместе с этими лингвистическими положениями или же из других источников) определенных философских установок, которые могли впоследствии повлиять на развитие у датских лингвистов, и в частности у В. Брендаля, структуралистического подхода к языку. На формирование лингвистических взглядов В. Брендаля решающее влияние оказали труды датских языковедов В. Томсена, О. Есперсена, X. Педерсена, а также А. Мейе, М. Граммона, Ф. де Соссюра, H.С. Трубецкого и ряда западноевропейских философов[308]. Однако В. Брендаль с самого начала своей научной деятельности едва ли не в большей степени, чем языкознанием, интересовался проблемами философии. В числе философов, оказавших на него существенное влияние, можно назвать Аристотеля, Спинозу, Лейбница, Канта, Бергсона, Гуссерля, Геффдинга, Мейерсона, Лаланда и др. Во взглядах В. Брендаля на язык как целостную систему, или структуру, можно проследить отражение идей Спинозы о целостности природы и о познании как раскрытии целостной картины природы[309]. Феноменологическое учение Гуссерля о сознании и познании как целостной структуре принималось В. Брендалем в качестве философской основы для изучения реальных категорий, являющихся содержанием системы языка и обладающих, как полагал Брендаль в отличие от Ельмслева и Ульдалля, относительной независимостью от системы[310]. В учении Аристотеля и Лейбница о пассивности материи и активности формы можно