О положении вещей. Малая философия дизайна - Вилем Флюссер

неожиданного. Увиденное может должно дополняться услышанным, то есть высказываниями жителей. В нашем скромном сочинении мы можем позволить себе не уделять им внимания, поскольку они бы только затруднили достижение вышеописанных задач критики. Критик и без того уже чувствует себя достаточно неуверенно. Но сложить с себя свои полномочия он не в силах: перед лицом труда подобного масштаба каждый из нас превращается в критика.

Первоочередной задачей критика является познание труда, непредвзятое восприятие заложенной в его основе проекта. Было бы неразумно утверждать, что Леонардо при создании своих произведений следовало бы придерживаться концепции Джотто. Точно так же было бы неправильным полагать, будто вместо того, чтобы воплощать в жизнь геополитический проект Бразилиа, следовало бы отдать предпочтение другому или вовсе считать, что тот же проект мог бы быть воплощен в другое время и в другом месте. Или же полагать, что социально-антропологический проект города по той или иной причине неверен или непривлекателен, или считать, что невозможно запланировать ход развития общества и что оно должно развиваться органически. Необходимо покончить с подобного рода критикой и признать труд таким, какой он есть.

Но стоит только распознать проектную структуру, как задачей критики становится сопоставление изначального наброска с воплощенным в действительность трудом. В какой степени можно назвать удачной его реализацию, в чем создатели отошли от положенной в основу концепции? Критик не видит возможности дать ответ на эти вопросы, ибо возникновение «незапланированного» города доказывает, что по мере того, как осуществлялась геополитическая стратегия, создатели пропорционально отдалялись от реализации социально-антропологической. В городе Дикого Запада обретает воплощение истинная суть проекта. И наоборот: по мере того как реализовывалась социально-антропологическая стратегия, создатели пропорционально отдалялись от осуществления геополитического проекта, о чем свидетельствует монументальность и роскошь общественных зданий. Присущий им футуристический космополитизм и заложенный в них образ экономического процветания создают ложное впечатление того, что здесь собирались создать столицу развивающегося, расширяющегося государства. Может быть, в далеком будущем удастся свести воедино оба проекта. Но возможность подобного синтеза не была заложена ни в одном из исходных набросков. Если он и случится, то произойдет сам по себе. Habent fata libelli – и точно так же, как книги, общества тоже имеют свою судьбу, даже если она практически непредсказуема.

Любой план призван внести упорядоченность. Но наслоение различных планов вносит в порядок хаос, а перед лицом хаоса критика беспомощна. В подобном случае лучше всего, наверное, было бы воздержаться от какого-либо суждения. Но последствия появления столь масштабного труда настолько ощутимы, что не придерживаться никакой позиции было бы лицемерием. Можно быть либо за, либо против. И делая выбор, мы были бы вынуждены основываться на чисто субъективных критериях – к примеру, на таких, как «Я бы с удовольствием пожил в Бразилиа» или «Лучше умереть, чем жить в таком месте». Но подобного рода мнения не имеют ничего общего с критикой в строгом смысле слова.

Как и любой другой плод труда человека, Бразилиа не в последнюю очередь представляет собой и произведение искусства. Возможно, крупнейшее из созданных на данный момент в Бразилии. И оно должно подвергаться критике. Целью настоящего сочинения было показать, насколько это может быть трудно.

Не-вещь I

1993

Еще недавно наш мир состоял из вещей: из домов и мебели, механизмов и транспортных средств, одежды и белья, книг и картин, консервных банок и сигарет. В нашем окружении еще существовали люди, но наука, по большому счету, также превратила их в объекты: как и прочие вещи, они теперь поддаются исчислению, прогнозам и манипуляциям. Короче говоря, окружающая среда была условием нашего существования. Ориентироваться в ней значило уметь отличать естественное от искусственного. Задача непростая. Является ли плющ, вьющийся по моей стене, естественным, потому как он растет и относится к области ботаники, т. е. естественной науки? Или же он является искусственным, поскольку посадил его мой садовник, руководствуясь эстетическими принципами? А мой дом – он искусственный, потому что создавать и строить дома – это искусство, или для человека является естественным строить для жизни дома, как для птиц является естественным строить гнезда? Имеет ли вообще сейчас смысл различать природу и культуру ради того, чтобы ориентироваться в вещественной среде? Не стоит ли обратиться к иным «онтологическим» критериям? К примеру, различать движимое и недвижимое, иммобильное имущество и мебель? Но и здесь есть свои сложности. Государство, как может показаться, неподвижно, и тем не менее Польша сместилась в сторону Запада. Кровать, как может показаться, вещь движимая, однако моя кровать сместилась меньше, чем Польша. Любая каталогизация вещественной среды, по каким бы критериям она ни осуществлялась – живое-неживое, мое-твое, полезное-бесполезное, близкое-далекое, – будет неполной и не до конца точной. Разобраться в вещах всё же достаточно сложно.

И всё же, если взглянуть назад, жить в окружении вещей было довольно комфортно. Были, конечно, некоторые – говоря высоким языком – онтологические сложности, но было приблизительно понятно, что надо делать, чтобы жить. «Жить» означает двигаться в сторону смерти. На этом пути можно столкнуться с некими вещами, преграждающими путь. Подобные вещи, называемые проблемами, следовательно, требуется устранить. «Жить» в те времена означало решать проблемы – для того чтобы была возможность умереть. Способов решать проблемы было несколько: либо противящиеся вещи превращали в удобопереносимые – такой процесс назывался производством, – либо перешагивая через них, что именовалось прогрессом, пока в конце концов человек не сталкивался с проблемными вещами, которые нельзя было ни преобразить, ни преодолеть. Они именовались предельными вещами [22], конечными судьбами мира и человека, и при встрече с ними человек умирал. В этом заключалась вся парадоксальность жизни среди вещей: люди пребывали в уверенности, что им необходимо решать проблемы, чтобы освободить себе путь к смерти, или, как считалось, «освободиться от обстоятельств», однако умирали они именно от встречи с неразрешимыми проблемами. Звучит не очень обнадеживающе, но в общем и целом успокаивающе. Всегда ясно, чего в жизни следует придерживаться, а именно – вещей.

Увы, но и здесь произошли изменения. Сегодня со всех сторон в нашу среду вторгаются не-вещи, вытесняя вещественное. Такого рода не-вещи мы называем информацией. «Что за ерунда?» – готовы сказать вы. Информация существовала всегда, и если следовать самой форме слова «ин-формация», то речь идет о «формах в» вещах. В каждой вещи содержится информация – в книгах и картинах, консервных банках и сигаретах. Нужно лишь считать ее, «декодировать» вещи, чтобы извлечь информацию на свет божий. Так было всегда, в этом нет ничего нового.

Подобное возражение абсолютно необоснованно. Информация, вторгающаяся сейчас в нашу среду обитания и вытесняющая