Искусство и космотехника - Юк Хуэй

Можем ли мы сегодня сказать, что дух, пройдя стадии искусства, религии и философии, наконец приходит к кибернетике? Или сказать, что гегелевская триадическая игра искусства, религии и философии была прервана, и требует тщательного пересмотра после того, как совпали два факта: «кульминация и завершение мирового процесса» и завершение его «собственного существования в Берлине»? Для Хайдеггера конец философии означает прежде всего две вещи. Во-первых, то, что кибернетика выполнит задачу, стоявшую перед западной философией и метафизикой от античности и на протяжении ее различных этапов: платоновского eidos / аристотелевского гилеморфизма – христианской онтотеологии – картезианского механицизма – гегелевской системы – ницшеанской воли к власти – органицизма/кибернетики[135]. Выполнение означает, что еще предстоит сформулировать новую задачу, которая должна будет выйти за пределы кибернетики как кульминации западной метафизики. Эта новая задача прежде всего будет противостоять попытке свести все к расчетливости (Berechenbarkeit, которую Хайдеггер называет махинацией, или Machenschaft, и которую он позже припишет еврейскому народу в своих печально известных «Черных тетрадях»)[136] и заново открыть мир, дистанцировавшись от настойчивого гуманизма.

Во-вторых, конец философии также указывает на универсализацию западноевропейского мышления как мышления эпохи техники. В 1930-х годах для Хайдеггера уже было очевидно, что техника приведет к планетаризации, а позже он предвидел, что Земля превратится в кибернетическую систему. Из-за этой универсализации Земля станет искусственной планетой и вступит в новую геологическую эру, называемую антропоценом. Так, в своей статье 1964 года Хайдеггер утверждает, что

конец философии являет себя как триумф управляемой организации научно-технического мира и соразмерного этому миру общественного порядка. Конец философии означает: начало основывающейся в западноевропейском мышлении мировой цивилизации[137].

Конец философии – это не только следствие эпохи технонауки, но и симптом геополитики, во многом определяемой глобальной научно-технической конкуренцией. Таким образом, мыслить после конца философии, если эта задача все еще останется перспективной, – означает мыслить за пределами как кибернетики, так и современной геополитики. Именно в этом отношении мы можем и должны рассматривать Хайдеггера как мыслителя геополитики.

По этой причине начнем наше погружение в искусство с Хайдеггера, который провозгласил конец европейской философии и подготовил путь для вопрошания в «эпоху полной безвопросности»[138]. Полная безвопросность сегодня маскируется за технологическими средствами, прославляемыми трансгуманистами: геоинженерией, улучшением человека, экомодернизмом и так далее. Конец европейской философии указывает на потребность в постъевропейской философии. Приставка пост- здесь не синонимична приставке анти-, а скорее означает необходимость прыжка в новое мышление, которое для Хайдеггера есть мышление Бытия (Sein). Вопрос о Бытии в истории западного мышления забыт, потому западное мышление отдает предпочтение сущему (Seiendes), а не Бытию и, следовательно, представляет собой историю забвения Бытия. Можно рассмотреть «Исток художественного творения» (1935–1936) Хайдеггера – одну из его немногочисленных работ об искусстве, – параллельно с его работой «К философии (О событии)» (1936–1938), своеобразным размышлением о возможности мышления после конца философии. Тесная связь между этими двумя работами коренится не только в том, что они были написаны примерно в одно время, но и в устанавливаемом в них обеих отношении между искусством и мышлением. По-новому сформулированный Хайдеггером вопрос об искусстве в определенной перспективе может стать тем, что и будет новым началом после конца философии.

В 1950-х, в послесловии к своей работе о художественном творении, Хайдеггер сослался на знаменитое изречение Гегеля о том, что конец искусства наступает, когда искусство перестает быть наивысшим способом, посредством которого истина обретает свое существование. Самопознание духа, формировавшее великое искусство Древней Греции, уже ушло в прошлое[139]. Хайдеггер комментирует, что вердикт Гегеля, возможно, еще не вынесен – искусство, возможно, еще не пришло к своему концу. Иными словами, роль искусства не может быть сведена к триадической игре духа. Искусство остается необходимым для духа, и возвращение к вопросу об искусстве может открыть нам перспективу нового мышления после конца философии. Этот аргумент является центральным для данной главы, где, в отличие от многочисленных исследований философии искусства Хайдеггера, я хочу переформулировать хайдеггеровское вопрошание как исходящее от вопроса о современной технике.

Стратегия Хайдеггера состоит в том, чтобы вновь обратиться к первоначальному опыту искусства в Древней Греции, подспудно спросив, что этот опыт означает сегодня. Хайдеггер сознательно вытесняет вопрос о духе, заменяя его вопросом о Бытии (Seinsfrage):

Нельзя уклониться от приговора, выносимого Гегелем в этих суждениях, указанием на то, что с тех пор, как зимою 1828–1829 гг. он в последний раз читал свои лекции по эстетике в Берлинском университете, мы могли наблюдать возникновение многих новых художественных творений и художественных направлений. Такой возможности Гегель никогда не отрицал. Но вопрос остается: по-прежнему ли искусство продолжает быть существенным, необходимым способом совершения истины, решающим для нашего исторического здесь-бытия, или же искусство перестало быть таким способом?[140]

Американский философ Артур Данто утверждает, что «Хайдеггер ошибочно полагал, что, несмотря на век художественной революции, еще слишком рано делать вывод о том, верен ли тезис о конце искусства»[141]. Согласно Данто, Хайдеггер был неправ, потому что не осознавал, что конец искусства означает не конец художественного творчества, а сокрытие определенного отношения между духом и искусством. Для Данто конец искусства можно было наблюдать в галерее Stable Gallery на 74-й Восточной улице в Нью-Йорке, где в апреле 1964 года выставлялись коробки Brillo. В понимании Данто искусство берет свое начало в 1400 году (следуя немецкому историку Хансу Бельтингу)[142] и заканчивается в 1960-х годах, в момент истории, когда концептуальное искусство (которое Данто также называет постисторическим искусством) положило конец модернизму в изобразительном искусстве[143].

Я сомневаюсь, что Хайдеггер пренебрег внимательным прочтением цитируемого отрывка. Если для Гегеля линия от искусства к религии и далее к философии обозначает прогресс духа, то именно этот «прогресс» от греков к христианству и более позднему идеализму, понимаемый как история западной метафизики, Хайдеггер и хочет поставить под вопрос. Если вердикт Хайдеггера и отличается от вердикта Гегеля, то также потому, что гегелевская концепция является кульминацией метафизики, в том смысле что она способствует постижению Бытия и сущего в терминах организменного и рефлексивного процесса, который Гегель называет логикой.

Гегелевский органицизм берет свое начало в биологии, но его развитие носит техно-логичечкий характер. Готхард Гюнтер рассматривает кибернетику как шаг на пути к разработке машинного сознания, а также к реализации гегелевской рефлексивной логики[144]. Гюнтер понимает эволюцию машин с точки зрения прогресса в направлении гегелевской логики. По его оценке, классическая машина – это Reflexion in anderes[145], машина фон Неймана – это Reflexion