Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

«Я буду смотреть вон из того окна, — шепнула Дебора, указав на окно несколькими этажами выше. — Если начнется что-то не то, просто помаши, и я спущусь».

Пока Дебора и мальчики заходили в здание, я села возле Захарии и стала рассказывать ему о причине своего приезда. Не глядя на меня, и не говоря ни слова, он взял журнал из моих рук и начал читать. Каждый раз, когда он вздыхал (а случалось это часто), мое сердце испуганно екало.

«Черт! — внезапно воскликнул он, указывая на подпись к фотографии, где говорилось, что Сонни был младшим сыном Генриетты. — Не он младший, а я!»

Захария резко захлопнул журнал и уставился на него, пока я говорила, что, конечно же, я знаю, что самый младший — он, и что подписи под фотографиями составляли сотрудники журнала, а не я.

«Думаю, мое рождение было чудом, — произнес он. — Я верю, что мать тянула с тем, чтобы идти к врачу, до моего рождения, потому что хотела, чтобы я появился на свет. Разве может ребенок, рожденный таким образом, от матери с опухолями и такой больной, как она, не получить какого-нибудь физического ущерба? А может быть, к этому приложил руку Господь».

Он взглянул на меня — первый раз с момента моего появления, — затем протянул руку и покрутил какое-то колесико на своем слуховом аппарате.

«Я его выключил, чтобы не слушать этих глупых детей, — пояснил он, регулируя громкость, пока не пропали помехи. — Думаю, врачи поступили неправильно. Они нам врали двадцать пять лет, скрывали от нас клетки, а потом заявили, что наша мать пожертвовала свои клетки. Эти клетки украли! Эти болваны пришли взять у нас кровь, сказали, что им нужно сделать анализы, и не сказали, что все эти годы извлекали из ее клеток прибыль! Это все равно что повесить нам на спину плакат: „Я олух, дай мне пинка!“. Люди не знают, что мы бедны как церковные крысы. Они, наверное, думают, что раз клетки нашей матери принесли столько пользы, то мы состоятельные. Надеюсь, Джордж Грай горит в аду. Если бы он был еще жив, я бы воткнул вилы в его чертову задницу».

Не подумав, почти рефлекторно, я поправила его: «Джордж Гай, а не Грай».

Он резко ответил: «Кого колышет его имя? Он всегда говорил людям, что мою мать зовут Хелен Лейн!» Захария стоял, возвышаясь надо мной, и кричал: «Он плохо поступил! Очень плохо! Пусть Бог судит. Люди говорят, что, может быть, на то была воля Божья, — чтобы они взяли ее клетки и сделали так, чтобы они жили всегда, чтобы создавать лекарства. Только я так не думаю. Если Он хочет исцелить болезнь, то исцеляет ее сам, и нечего людям тут портить. Нельзя врать и создавать клонов людей тайком от них. Это неправильно, вот в чем самое серьезное нарушение во всем этом деле. Это как если бы я зашел к тебе в ванную, когда ты там со спущенными штанами. Высшая степень неуважения. Вот почему я говорю, что, надеюсь, он горит в аду. Будь он сейчас здесь, я бы его убил».

Внезапно рядом со мной возникла Дебора со стаканом воды в руках: «Я только подумала, вдруг ты пить хочешь», — сказала она строго, будто хотела спросить: «Что происходит, черт побери?» — потому что увидела, как Захария стоит надо мной и кричит.

«Все в порядке? — поинтересовалась она. — Вы все еще беседуете?»

«Ага», — ответил Захария, но Дебора положила руку ему на плечо, спросив, не пришло ли время всем нам подняться в квартиру.

Пока мы шли к парадному входу в здание, Захария повернулся ко мне. «Эти врачи говорят, что ее клетки очень важны и помогают людям тем-то и тем-то. Но ей, как и нам, они не принесли пользы. Если мне и моей сестре что-то нужно, мы не можем даже пойти на прием к врачу, ибо не можем себе этого позволить. Пользу от клеток моей матери могут получить только те, у кого есть деньги, и кто бы ни продавал ее клетки, все они разбогатели на нашей матери, а мы не получили ничего». Он покачал головой. «Все эти чертовы люди не заслуживают ее помощи так, как заслуживаю я».

Квартира Захарии представляла собой маленькую студию с длинной узкой кухней, из окна которой Дебора и мальчики наблюдали за нами. Все вещи Захарии без труда уместились бы в кузове пикапа: маленький столик фирмы Formica, два деревянных стула, большой матрас без каркаса, пустое пластиковое основание кровати и набор темно-синих простыней. Ни одеял, ни подушек. Напротив кровати стоял маленький телевизор и видеомагнитофон на нем.

Стены в квартире Захарии были голыми, за исключением нескольких копий фотографий. На одной из них Генриетта стояла, положив руки на талию, а рядом висела вторая из всего двух ее фотографий: сороковые годы, она стоит рядом с Дэем в студии, у обоих прямые, как доска, спины, широко открытые глаза пристально смотрят прямо перед собой, застывшие лица без тени улыбки. Кто-то навел ретушь на фотографию и раскрасил лицо Генриетты в неестественный желтый цвет. Рядом с ней висела изумительная фотография его сестры Эльси, стоявшей перед белыми перилами веранды рядом с корзиной засушенных цветов. Ей около шести лет, на ней платье из плотной шотландки, белая футболка, короткие белые носки и туфли, волосы выбились из кос, правая рука что-то крепко прижимает к груди. Рот немного приоткрыт, наморщенный лоб выражает беспокойство, а глаза смотрят вправо, где, по представлению Деборы, стояла ее мать.

Захария ткнул пальцем в несколько дипломов рядом с фотографиями по сварке, холодильному оборудованию и дизелям. «У меня столько этих чертовых дипломов, — заметил он — а работа обходит стороной из-за моей судимости и всего прочего, так что у меня по-прежнему куча сложностей». Захария то и дело имел неприятности с законом, с тех пор как вышел из тюрьмы. Его обвиняли в словесных оскорблениях, пьянстве и буйном поведении.

«Думаю, я такой убогий из-за этих клеток, — произнес он. — Мне пришлось начать бороться за жизнь еще до рождения. Думаю, только благодаря этому раковые клетки не заполонили меня, пока я был внутри моей матери. Я начал борьбу, будучи ребенком у нее в матке, и никогда не знал ничего другого».

Дебора считала, что была и другая причина. «Эта дьявольская женщина, Этель, научила его ненавидеть, — сказала она. — Вколачивала ненависть по капле в его маленькое тело, вкладывала в него ненависть убийцы».

Услышав имя Этель, Захария фыркнул. «Жить с этой жестокой, чокнутой теткой было хуже, чем в тюрьме! — воскликнул он, сверкнув сузившимися от гнева глазами. — Тяжело говорить о том, что она сделала со мной. Когда я начинаю об этом думать, хочется убить ее и моего отца. Потому что из-за него я не знаю, где похоронена моя мать. Когда этот болван помрет, я тоже не хочу знать, где его закопают. Ему нужно в больницу? Пусть ловит такси! То же самое и остальные из этой так называемой семьи, которые ее хоронили. Видеть не хочу больше этих ниггеров».

Дебора сжалась. «Видишь ли, — сказала она, глядя на меня, — никто не дает ему говорить, потому что он говорит так, как хочет. А я говорю, пусть выговорится, даже если то, что он скажет, нас расстроит. Он же бешеный, так пусть его злость выйдет, иначе он будет продолжать ее копить, и в конце концов она разорвет его на части».

«Мне жаль, — сказал Захария. — Может, ее клетки и принесли некоторым пользу, но лучше бы у меня была мать. Если бы ее не принесли в жертву, я мог бы стать гораздо лучшим человеком, чем сейчас».

Дебора встала с кровати, где она сидела, положив головы обеих внуков себе на колени, подошла к Захарии и обняла его за талию. «Пошли, проводишь нас до машины, — предложила она. — Хочу отдать тебе кое-что».

На улице она резко распахнула багажник своего джипа и принялась рыться среди одеял, одежды и бумаг, пока не вытащила фотографию хромосом Генриетты, которую получила от Кристофа Ленгауэра. Проведя пальцами по стеклу, она протянула фотографию Захарии.

«Наверное, это ее клетки?» — спросил он.

Дебора кивнула. «Видишь яркие цветные пятна? Там все ее ДНК».

Захария поднял фотографию на уровень глаз, и в молчании уставился на нее. Дебора погладила его по спине и прошептала: «Думаю, если кто и заслуживает ее, так это ты, Захария».

Он крутил фотографию, чтобы посмотреть под разными углами. «Ты хочешь, чтобы она была у меня?» — наконец, спросил он.

«Ага, хочу, чтоб она у тебя была, повесь ее себе на стену», — ответила Дебора.

Глаза Захарии наполнились слезами. На мгновение исчезли темные круги вокруг глаз, и вся его фигура расслабилась.

«Да, — произнес он мягко, не так, как мы слышали в течение этого дня, и положил руку Деборе на плечо. — Ну, спасибо».

Дебора обхватила его руками так широко, как только могла, и крепко стиснула. «Врач, который мне это дал, сказал, что работал с клетками нашей матери всю свою карьеру, и никогда не знал, откуда они взялись. Сказал, что очень сожалеет».

Захария посмотрел на меня. «Как его зовут?»

Я ответила и добавила: «Он хочет встретиться и показать вам сами клетки».

Захария кивнул, все еще держа руку на плече Деборы. «Ладно, — вымолвил он, — это хорошо звучит. Так и сделаем». И медленно направился к дому, держа фотографию перед глазами и ничего не видя перед собой, кроме ДНК клеток своей матери.