Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

«Мы не готовы к этому!» — резко крикнула Дебора. Ее глаза были широко раскрыты, в них была паника. Она схватила свою сумку, набила в нее обратно все свои вещи, и кинулась к двери.

Я была ошеломлена. Женщина, которая валялась рядом со мной в течение нескольких дней, с которой я смеялась, пихалась и которую утешала, теперь убегала от меня, будто от погони.

«Дебора! — крикнула я вслед. — Я не собираюсь делать ничего плохого. Я лишь хочу узнать историю твоей матери, как и ты».

Она обернулась, в ее глазах все еще была паника. Она резко прошипела: «Не знаю, кому доверять», — и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

30

Захария

На следующий день Дебора как ни в чем не бывало позвонила мне в номер со стойки регистрации. «Давай спускайся, — сказала она. — Пришло тебе время поговорить с Захарией. Он про тебя спрашивал».

Встречаться с Захарией я не жаждала. Неоднократно я слышала, что из всех Лаксов он, безусловно, больше всех злился по поводу случившегося с его матерью и искал любую возможность расквитаться. Я все еще надеялась отпраздновать свое тридцатилетие, и, судя по всему, этому мог помешать тот факт, что я была первым белым человеком, который пришел в квартиру Захарии задать ему вопросы о его матери.

На улице Дебора, пока мы шли к ее машине, сказала: «У Захарии, после того как он вышел из тюрьмы, дела никогда не были в полном порядке. Но не беспокойся. Совершенно уверена, что он опять может говорить о нашей матери».

«Ты совершенно уверена?» — уточнила я.

«Ну, я привыкла копировать информацию о нашей матери и передавать ему, но потом ему надоело и в один прекрасный день он послал меня к черту. Набросился на меня с криками: „Не хочу больше ничего слышать о моей матери и об этом проклятом докторе, который украл ее клетки!“ С тех пор на самом деле мы об этом не разговаривали, — она пожала плечами. — Но он утверждает, что он в порядке насчет того, чтобы ты сегодня задавала ему вопросы. Нам нужно только поймать его прежде, чем он запьет».

Когда мы добрались до машины Деборы, двое ее внуков, Дэвон и Альфред, — застенчивые мальчики восьми и четырех лет — уже сидели на заднем сиденье и кричали друг на друга. «Вот они, два моих маленьких сердца», — сказала Дебора. Это были поразительно красивые дети, с широкими улыбками и большими темными глазами. Альфред напялил на себя двое иссиня-черных пластмассовых солнечных очков, одни поверх других, которые были где-то в три раза больше его лица.

«Мисс Ребекка! — крикнул он, когда мы залезли в машину. — Мисс Ребекка!»

Я обернулась: «Да?»

«Я вас люблю».

«Спасибо».

Я повернулась обратно к Деборе, которая рассказывала, что можно и чего нельзя говорить Захарии.

«Мисс Ребекка! Мисс Ребекка!» — опять закричал Альфред, медленно опуская обе пары очков на самый кончик носа и делая мне знаки бровями.

«Вы моя», — заявил он.

«Ой, да прекрати ты, — воскликнула Дебора, отвесив ему шлепок с переднего сиденья. — Бог мой, он прямо как его отец, мистер дамский угодник».

Она покачала головой: «Мой сын все время кадрит женщин, носится по улицам, напивается и принимает наркотики, как это делал его собственный папаша. Боюсь, он доведет себя до беды, и не знаю, что тогда будет с маленьким Альфредом. Боюсь, он уже и так слишком много знает». Малыш Альфред, не переставая, лупил Дэвона, хотя тот был старше и крупнее. Дэвон ни разу не дал сдачи без разрешения Деборы.

На мою просьбу рассказать что-нибудь о дяде Захарии Дэвон выпятил грудь, втянул носом воздух, так что ноздри почти исчезли, и заорал: «Убирайтесь отсюда ко всем чертям!» самым глубоким голосом, какой, на мой взгляд, вообще возможен для восьмилетнего мальчика. Они с Альфредом рассмеялись и устроили кучу-малу на заднем сиденье. «Как борцы по телевизору!» — сказал Дэвон, переводя дыхание.

Альфред издал громкий вопль и подпрыгнул на своем сиденье. «Ты проссал! Ты проссал!»

Дебора посмотрела на меня с улыбкой. «Не беспокойся, я знаю, как с ним справиться. Просто не устаю повторять ему: не путай, Ребекка не одна из этих исследователей, она не работает на больницу Джона Хопкина. Она работает на себя. Он все время говорит: „Я в порядке, я не сделаю никаких глупостей“. Но если я замечу что-то нехорошее, мы сразу оттуда уедем».

Мы в полном молчании проехали несколько кварталов, мимо заколоченных витрин магазинов, заведений фаст-фуда и винных магазинов. Дэвон показал свою школу, рассказал нам о металлодетекторах и что во время уроков всех учеников запирают в школе. В конце Дебора наклонилась ко мне и шепотом сказала: «Младшему брату всегда казалось, что жизнь его обделила, поскольку наша мать заболела как раз на четвертом месяце беременности, когда носила его. В нем много злости. Убедись, что правильно произносишь его имя».

Это имя я выговаривала неверно, по словам Деборы, чего нельзя было допустить в присутствии Захарии. Он произносил его как «За-ка́-ри-а» вместо «Зэк-а-ри-а». Бобетте и Сонни было нелегко запомнить это имя, и поэтому они звали его Абдул — одним из его средних имен. Но только за глаза.

«Что бы ты ни сделала, не называй его Джо, — сказала Дебора. — Один приятель Лоуренса назвал его Джо на Дне Благодарения, так Захария так ударил его, что тот свалился прямо в свое картофельное пюре».

Захарии скоро должно было исполниться пятьдесят; он жил в общежитии для пожилых инвалидов, куда ему помогла устроиться Дебора тогда, когда он обретался на улице. Захария считался инвалидом из-за своей глухоты и потому, что без очков практически ничего не видел. Прожил он там недолго, но уже числился на испытательном сроке за то, что был шумным и агрессивным по отношению к другим обитателям.

Дебора, я и мальчики шли от машины к входной двери подъезда, как вдруг она громко кашлянула и кивнула на большого неуклюжего человека в штанах цвета хаки, который, прихрамывая, шел к зданию. Ростом он был пять футов восемь дюймов [172,4 см], а весил без малого сотни четыре фунтов [181,44 кг]. Одет он был в ярко-синие ортопедические сандалии, линялую футболку с изображением Боба Марли и белую бейсбольную кепку с надписью НАМ, BACON, SAUSAGE («Ветчина, бекон, колбаса»).

«Привет, Захария!» — крикнула Дебора, размахивая руками над головой.

Захария остановился и посмотрел на нас. Его черные волосы были коротко острижены под машинку, лицо было гладким и моложавым, как у Деборы, за исключением лба, испещренного складками из-за многолетней хмурости. Глаза под толстыми пластиковыми очками были припухшими, налитыми кровью и с глубокими темными кругами вокруг них. Одной рукой он опирался на металлическую палку, как у Деборы, а в другой держал большую бумажную тарелку, на которой лежала пинта, если не больше, мороженого. Под мышкой торчало несколько сложенных газет с объявлениями.

«Ты сказала, что придешь через час», — резко произнес он.

«Ах… да… извини, — пробормотала Дебора. — Дороги почти пустые».

«Я еще не готов», — сказал Захария, выхватил пачку газет из-под мышки и сильно шлепнул ею Дэвона по лицу.

«Ты чего их притащила? — громко крикнул он. — Знаешь ведь, что я терпеть не могу детей под боком».

Дебора схватила голову Дэвона, прижала ее к себе, потирая его щеку, и, запинаясь, принялась что-то бормотать о том, что родители мальчиков работают и с детьми некому остаться. Но ведь она поклялась, что они будут вести себя тихо, правда же? Не говоря ни слова, Захария повернулся и направился к скамейке перед зданием.

Дебора хлопнула меня по плечу и указала на другую скамейку — по другую сторону от входа в дом, футах в пятнадцати от Захарии. Шепнув: «Садись тут со мной», она крикнула: «Давайте, ребята, почему бы вам не показать мисс Ребекке, как быстро вы умеете бегать?»

Альфред и Дэвон носились вокруг бетонного тупика перед домом Захарии и кричали: «Посмотри на меня! Посмотри на меня! Сфотографируй меня!»

Захария сидел на лавке, поедал свое мороженое и читал газетные объявления, как будто нас не существовало. Каждые несколько секунд Дебора кидала быстрый взгляд на него, потом на меня, на внуков, затем опять на Захарию. В какой-то момент она столкнулась с ним глазами и показала язык, однако он не заметил.

Наконец, Захария заговорил.

«Журнал принесла?» — спросил он, уставившись в сторону улицы.

Захария сказал Деборе, что, прежде чем беседовать со мной, он хотел бы прочесть в журнале Jons Hopkins Magazine статью, которую я написала про их мать, и хочет, чтобы я сидела рядом с ним, пока он будет читать. Дебора слегка подтолкнула меня к скамейке Захарии, затем подскочила со словами, что она с мальчиками подождет нас наверху, поскольку нам лучше поговорить на улице, пока хорошая погода, вместо того чтобы торчать в помещении. Жара стояла за тридцать, было ужасно влажно, однако ни я, ни Дебора не хотели, чтобы я в одиночку пошла с Захарией в квартиру.