Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

бегут «от табачного сарая до каштана», соревнуясь в скорости. Действительность схвачена двойной оптикой: и вечной памятью детства, и зрением скорбным, сегодняшним, видящим родные могилы на том самом холме: «А они пробегают мимо своих могил, не замечая их, притормаживают у каштана, шлепают мелькающей ладонью по стволу и назад, назад в порыве азарта, снова не замечая своих могил, уже убегая от них все дальше и дальше, радостно закинув головы, победно, невозвратимо!»

Смерть преодолевается взлетом истинной художественности, обеспеченной подлинностью переживания, а бессмертие смертных реальнее бессмертия легендарно-сказочных героев, все же оставшихся в повествовании марионетками, направляемыми авторской рукой.

Но последние рассказы Искандера («Чегемская Кармен», «Бармен Адгур». – «Знамя», 1986, № 12) показывают новый, плодотворный поворот его творчества. Герои этих рассказов – тоже бывшие чегемцы, молодые обитатели Мухуса. Однако сколь изменились и сами мухусцы, и жизнь в городе! Прежняя родовая сплоченность, взаимопомощь сменилась порочной спайкой уголовного мира с властями. Патриархальность вытеснена пропитавшей все слои общества мафиозностью, в которой легко ориентируются головокружительно «свободные» (а на самом деле – повязанные по рукам и ногам) герои.

Это и Зейнаб, чегемская Кармен, лихо меняющая возлюбленных. Красавица абхазка не прочь и шампанское распить с незнакомым мужчиной, и наркотиками побаловаться. Особый романтический шик придает ей – в ее же глазах – связь с Дауром, «честным» бандитом, живущим по лозунгу «грабь награбленное». И отец, не выдержавший ее приключений, убивает дочь – прямо перед родовым домом в Чегеме…

Это и бармен Адгур, не расстающийся с парабеллумом, как должное воспринимающий не только ежедневные перестрелки, вошедший в привычку бандитизм, поднадоевшие ограбления, но и то, что подкуплены милиция, адвокатура, врачи в больнице, которые делают или не делают операцию в зависимости от указаний главаря.

«Неофициальная» жизнь Мухуса, запечатленная Искандером сегодня, совсем иная, чем «неофициальная» жизнь послевоенного дворика, – знаменитый искандеровский смех резко меняется. Юмор окрашивается в мрачные тона, становится черным; теплая улыбка, свойственная ранее интонации рассказчика, постепенно застывает на губах от горечи той правды, о которой поведано столь откровенно и с такой затаенной болью. Мы не обнаружим здесь прямых выплесков авторского гнева в духе «Пожара» или «Печального детектива», резких инвектив в духе «Плахи». Не найдем открытой публицистичности и бичевания пороков, низко павших нравов, откровенных картин торжества «бриллиантовой» жизни. Искандер все-таки остается Искандером – прежде всего художником.

Гротеск Искандера меняется – становится трагическим. Смех остался, но принял форму сарказма, вдруг перестал быть радостным, ликующим. Произошло как бы перерождение смехового начала, резкое ослабление положительного, возрождающего момента. Лишь в ассоциативной истории об ослице и преследующих ее с любовными намерениями девяти ослах («Чегемская Кармен») явственно слышны мотивы «прежнего» Искандера. Именно ослица – как уходящий в толщу веков символ торжества половой жизни – возникает на страницах этого рассказа не случайно.

Свой мир вдруг превратился в чуждый мир. Кругом – та же красота черноморского побережья, цветущие олеандры, уютные кофейни, но все это теперь представляется лишь декорацией, за которой скрывается тяжелая правда действительности.

Теперь торжествует геройство совсем иного рода – не ради спасения, защиты человека, не ради утверждения великих ценностей, справедливости, совести, – нет, ради защиты своих денежных интересов. Прежние богатыри вытеснены в уважительном сознании массы «богатыми богатырями».

«Наш род», «наша семья», «клянусь мамой», «клянусь своими детьми» – это лишь обесцвеченные и обесцененные знаки, скелеты тех великих смыслов, которые когда-то эти слова обозначали. Теперь все обесценено и обесчещено: и жизнь, и смерть, и продолжение рода, и семейные связи. Содержание умерло, остался один ритуал, а его исполнение выглядит фальшиво-напыщенным («Сейчас какое настроение пить, когда в Чегеме бабушка лежит мертвая…»). Да если уж совсем по правде, то и ритуала не осталось: чегемская Зейнаб способна сегодня позволить своему ухажеру размозжить голову родной бабушке, подсмотревшей за любовными свиданиями 15-летней внучки.

Распад человечности, забвение веками складывавшейся народной этики, гибель и разрушение рода, равнодушие людей к будущему народа – вот что жестко и нелицеприятно пишет сегодня Искандер.

Помните, что, по его же словам, движет писателем?

«Оскорбленная любовь: к людям ли, к родине, может быть, к человечеству в целом».

С чувством оскорбленной любви «к человечеству в целом» написана философская сказка (жанр определил сам автор) «Кролики и удавы».

В прозе Ф. Искандера часто действуют и размышляют животные. Вспомним буйвола Широколобого, вспомним мула из «Сандро», Олениху из сказки «Джамхух – Сын Оленя». В «Кроликах и удавах» Искандер создает социально-политическую сатиру из жизни вымышленного животного мира, чья структура пронизана страстями мира, увы, человеческого. Писатель резко заострил черты реальности, прибегнув к фантастике, гротеску, символике и аллегории.

В фантастической сказке Искандера удавы и кролики – при полной вроде бы своей противоположности – составляют единое целое. Возникает особый симбиоз. Особый вид уродливого сообщества.

«Потому что кролик, переработанный удавом, – как размышляет Великий Питон, – превращается в удава. Значит, удавы это кролики на высшей стадии своего развития. Иначе говоря, мы – это бывшие они, а они – это будущие мы».

«В этот жаркий летний день, – так начинается эта сказка, – два удава, лежа на большом мшистом камне, грелись на солнце, мирно переваривая недавно проглоченных кроликов».

Идиллическая картина, да и только! Вокруг порхают «бабочки величиной с маленькую птичку и птицы величиной с маленькую бабочку», благоухают тропические цветы. Что же делать, если уж так сложилось, – кролики должны быть проглочены, а удавы должны глотать кроликов? «Ваш гипноз – это наш страх», – говорит дерзкий кролик удаву.

В этом условном, но столь узнаваемом мире старые удавы убеждены, что все идет разумно и правильно. Но молодой удав, например, может задаться вопросом: «Почему кролики не убегают, когда я на них смотрю, ведь они обычно очень быстро бегают?» Молодому удаву непонятно, почему кролики смирились с таким порядком и покорно идут, как говорится, на убой.

Искандер глубоко исследует корни подчинения, холопской, рабской зависимости «кроликов» от гипнотизирующих их «удавов». Если же неожиданно появляется – даже в этой конформистской среде – свободолюбивый кролик, чьей смелости хватает на то, чтобы уже внутри удава, уже будучи проглоченным, упереться в животе, – то об этом «бешеном кролике» 50 лет потрясенные удавы будут рассказывать легенды…

Однако на самом-то деле и кролики, и удавы стоят друг друга. Их странное сообщество, главным законом которого является закон беспрекословного проглатывания, основано на воровстве, пропитано ложью, социальной демагогией, пустым фразерством, постоянно подновляемыми лозунгами (вроде главного лозунга о будущей Цветной Капусте, которая когда-нибудь в отдавленном будущем украсит стол каждого кролика!). Кролики предают друг друга, заняты бесконечной нечистоплотной возней… Это сообщество скрепленных взаимным рабством – рабством покорных холопов и развращенных хозяев. Хозяева ведь тоже скованы страхом – попробуй, скажем, удав не приподнять – в знак верности – головы во время исполнения боевого гимна… Немедленно лишат жизни как